Неточные совпадения
«И тогда, стало быть,
так же будет солнце светить!..» — как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в комнате,
чтобы по возможности изучить и запомнить расположение.
Платьев-то нет у ней никаких… то есть никаких-с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и не то
чтобы что-нибудь, а
так, из ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела и похорошела.
Сонечка, голубка моя, только деньгами способствовала, а самой, говорит, мне теперь, до времени, у вас часто бывать неприлично,
так разве в сумерки,
чтобы никто не видал.
Часто он спал на ней
так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясь своим старым, ветхим студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в головах, под которую подкладывал все, что имел белья, чистого и заношенного,
чтобы было повыше изголовье.
Что ты им можешь обещать в свою очередь,
чтобы право
такое иметь?
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка,
так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить,
чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
— Видано ль,
чтобы така лошаденка
таку поклажу везла, — прибавляет другой.
Он напрягал все усилия,
чтобы все сообразить и ничего не забыть; а сердце все билось, стукало
так, что ему дышать стало тяжело.
Сложив обе дощечки, из коих железная была меньше деревянной, он связал их вместе накрепко, крест-накрест, ниткой; потом аккуратно и щеголевато увертел их в чистую белую бумагу и обвязал
так,
чтобы помудренее было развязать.
Это для того,
чтобы на время отвлечь внимание старухи, когда она начнет возиться с узелком, и улучить,
таким образом, минуту.
Не то
чтобы руки его
так дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не тот, не подходит, а все сует.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало,
чтобы крикнуть.
— Да как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли,
так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, — слышите, как запор брякает? А
чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
Вон, вон,
так и есть!» Действительно, обрезки бахромы, которую он срезал с панталон,
так и валялись на полу, среди комнаты,
чтобы первый увидел!
— Они самые и есть-с, Вахрушин, Афанасий Иванович, и по просьбе вашей мамаши, которая через них
таким же манером вам уже пересылала однажды, они и на сей раз не отказали-с и Семена Семеновича на сих днях уведомили из своих мест,
чтобы вам тридцать пять рублев передать-с, во ожидании лучшего-с.
Он отодвинул свой стул от стола, высвободил немного пространства между столом и своими коленями и ждал несколько в напряженном положении,
чтобы гость «пролез» в эту щелочку. Минута была
так выбрана, что никак нельзя было отказаться, и гость полез через узкое пространство, торопясь и спотыкаясь. Достигнув стула, он сел и мнительно поглядел на Разумихина.
— В самом серьезном,
так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но
чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
Он только чувствовал и знал, что надо,
чтобы все переменилось,
так или этак, «хоть как бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на
такой узенькой площадке,
чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться
так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше
так жить, чем сейчас умирать!
«Ну
так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с тем «
чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
Чтобы помогать, надо сначала право
такое иметь, не то: «Crevez, chiens, si vous n’ êtes pas contents!» [Подыхайте, собаки, если вам плохо! (фр.)] — Он рассмеялся.
Ты, сестра, кажется, обиделась, что я из всего письма
такое фривольное замечание извлек, и думаешь, что я нарочно о
таких пустяках заговорил,
чтобы поломаться над тобой с досады.
— Да вот Петр Петрович-то пишет,
чтобы тебя не было у нас вечером и что он уйдет… коли ты придешь.
Так как же ты… будешь?
— Гроб ведь простой будет-с… и все будет просто,
так что недорого… мы давеча с Катериной Ивановной все рассчитали,
так что и останется,
чтобы помянуть… а Катерине Ивановне очень хочется,
чтобы так было. Ведь нельзя же-с… ей утешение… она
такая, ведь вы знаете…
— То есть не то
чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли…
так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
Он вошел с
таким видом, как будто изо всей силы сдерживался,
чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху.
— Значит, очень серьезные причины имел,
чтобы за одно словечко
так рассердиться, — рассмеялся Порфирий.
— Да как же это? Быть не может,
чтобы так! — в недоумении бормотал Разумихин.
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и
так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек,
чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
— Нет, не видал, да и квартиры
такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) —
так помню, что чиновник один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков — нет, не помню,
чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
— Но напротив же, напротив! Если б у них была эта безмозглая мысль,
так они бы всеми силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты,
чтобы потом поймать… А теперь — это нагло и неосторожно!
— А почему ж бы и нет? — улыбнувшись, сказал Свидригайлов, встал и взял шляпу, — я ведь не то
чтобы так уж очень желал вас беспокоить и, идя сюда, даже не очень рассчитывал, хотя, впрочем, физиономия ваша еще давеча утром меня поразила…
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била,
так что ж! Ну
так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это
такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она
так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя,
чтобы справедливо было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется,
такое юридическое правило,
такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего,
чтобы,
так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом;
так ли?
Вы вот изволите теперича говорить: улики; да ведь оно, положим, улики-с, да ведь улики-то, батюшка, о двух концах, большею-то частию-с, а ведь я следователь, стало быть слабый человек, каюсь: хотелось бы следствие,
так сказать, математически ясно представить, хотелось бы
такую улику достать,
чтобы на дважды два — четыре походило!
Негодование-то в вас уж очень сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а потом от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда,
чтобы,
так сказать, поскорее заговорить всех заставить и тем все разом покончить, потому что надоели вам эти глупости и все подозрения эти.
Впрочем, оно и можно бы было пойти,
так только,
чтобы посмеяться…
Коммуна и устраивается для того,
чтобы таких ролей не было.
Жаль тоже, при всей своей энергии и решимости протестовать, — которую она уже раз доказала, — у ней все еще как будто мало самостоятельности,
так сказать независимости, мало отрицания,
чтобы совершенно оторваться от иных предрассудков и… глупостей.
— Ну,
так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает что. Я не хочу,
чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про что я говорю?
А потому и подписка, по моему личному взгляду, должна произойти
так,
чтобы несчастная вдова,
так сказать, и не знала о деньгах, а знали бы, например, только вы.
«Друг мой, — сказал бы я ей, — я тебя люблю, но еще сверх того желаю,
чтобы ты меня уважала, — вот!»
Так ли,
так ли я говорю?..
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для
такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась,
чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто бы не стоила», тем более что до сих пор, при случайных встречах, та высокомерно отвертывалась, —
так вот,
чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют и приглашают, не помня зла», и
чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в
такой доле привыкла жить.
Она
так на него и накинулась, посадила его за стол подле себя по левую руку (по правую села Амалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты о том,
чтобы правильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительный кашель, который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенно укоренился в эти последние два дня, беспрерывно обращалась к Раскольникову и полушепотом спешила излить перед ним все накопившиеся в ней чувства и все справедливое негодование свое на неудавшиеся поминки; причем негодование сменялось часто самым веселым, самым неудержимым смехом над собравшимися гостями, но преимущественно над самою хозяйкой.
Похвальный лист этот, очевидно, должен был теперь послужить свидетельством о праве Катерины Ивановны самой завести пансион; но главное, был припасен с тою целью,
чтобы окончательно срезать «обеих расфуфыренных шлепохвостниц», на случай если б они пришли на поминки, и ясно доказать им, что Катерина Ивановна из самого благородного, «можно даже сказать, аристократического дома, полковничья дочь и уж наверно получше иных искательниц приключений, которых
так много расплодилось в последнее время».
Вы меня благодарили и даже прослезились (я рассказываю все
так, как было,
чтобы, во-первых, напомнить вам, а во-вторых, показать вам, что из памяти моей не изгладилась ни малейшая черта).
— Я-то в уме-с, а вот вы
так… мошенник! Ах, как это низко! Я все слушал, я нарочно все ждал,
чтобы все понять, потому что, признаюсь, даже до сих пор оно не совсем логично… Но для чего вы все это сделали — не понимаю.
—
Так,
так, это
так! — в восторге подтверждал Лебезятников. — Это должно быть
так, потому что он именно спрашивал меня, как только вошла к нам в комнату Софья Семеновна, «тут ли вы? Не видал ли я вас в числе гостей Катерины Ивановны?» Он отозвал меня для этого к окну и там потихоньку спросил. Стало быть, ему непременно надо было,
чтобы тут были вы! Это
так, это все
так!
— Штука в том: я задал себе один раз
такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него,
чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну,
так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было?