Неточные совпадения
«И
тогда, стало быть, так
же будет солнце светить!..» — как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение.
Лежал я
тогда… ну, да уж что! лежал пьяненькой-с, и слышу, говорит моя Соня (безответная она, и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «Что ж, Катерина Ивановна, неужели
же мне на такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
И видел я
тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так
же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я… лежал пьяненькой-с.
А что, если, кроме любви-то, и уважения не может быть, а, напротив, уже есть отвращение, презрение, омерзение, что
же тогда?
Он поспешно огляделся, он искал чего-то. Ему хотелось сесть, и он искал скамейку; проходил
же он
тогда по К—му бульвару. Скамейка виднелась впереди, шагах во ста. Он пошел сколько мог поскорее; но на пути случилось с ним одно маленькое приключение, которое на несколько минут привлекло к себе все его внимание.
Ключи он тотчас
же вынул; все, как и
тогда, были в одной связке, на одном стальном обручке.
Если бы кто вошел
тогда в его комнату, он бы тотчас
же вскочил и закричал.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история, как
тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Слышамши все это, мы
тогда никому ничего не открыли, — это Душкин говорит, — а про убийство все, что могли, разузнали и воротились домой всё в том
же нашем сумлении.
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так
же, как оставил
тогда, даже, может быть, трупы на тех
же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел к окну и сел на подоконник.
Тогда еще из Петербурга только что приехал камер-юнкер князь Щегольской… протанцевал со мной мазурку и на другой
же день хотел приехать с предложением; но я сама отблагодарила в лестных выражениях и сказала, что сердце мое принадлежит давно другому.
— Да как
же мог ты выйти, коли не в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком? Ну был ли в тебе
тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
Да вот, кстати
же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, — кстати вспомнил, что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот ведь ты об этом Николашке мне
тогда уши промозолил… ну, ведь и сам знаю, сам знаю, — повернулся он к Раскольникову, — что парень чист, да ведь что ж делать, и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя
тогда по лестнице… позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
Раскольников не мог не засмеяться. Но в ту
же минуту странными показались ему его собственное одушевление и охота, с которыми он проговорил последнее объяснение,
тогда как весь предыдущий разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.
Тогда еще, в тот
же самый год, кажется, и «Безобразный поступок Века» случился (ну, «Египетские-то ночи», чтение-то публичное, помните?
— Сперва сказал, что не передам тебе ничего.
Тогда он объявил, что будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страсть его к тебе была блажью и что он теперь ничего к тебе не чувствует… Он не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще
же говорил сбивчиво.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы
же вы?
Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария
же сидела дома.
Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
«Мария
же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился.
Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
— Как
же ты, ну, как
же ты с лестницы-то
тогда сбежал? Ведь дворники вас обоих встретили?
Последствия этого факта ему тотчас
же стали ясны: ложь не могла не обнаружиться, и
тогда примутся опять за него.
Если бы даже он уверился, что и все прогрессисты такие
же дурачки, то и
тогда бы не утихло его беспокойство.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто
тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому
же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
И если я когда-нибудь, — предположив нелепость, — буду в законном браке, то я даже рад буду вашим растреклятым рогам; я
тогда скажу жене моей: «Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь
же я тебя уважаю, потому что ты сумела протестовать!» Вы смеетесь?
Когда
же рога ставятся открыто, как в гражданском браке,
тогда уже их не существует, они немыслимы и теряют даже название рогов.
В противном
же случае принужден буду обратиться к мерам весьма серьезным,
тогда… пеняйте уже на себя-с!
Я до того не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно помню, как по этому поводу мне тотчас
же тогда в голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и руку вам жал.
— Ате деньги… я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то, — прибавил он тихо и как бы в раздумье, — я снял у ней
тогда кошелек с шеи, замшевый… полный, тугой такой кошелек… да я не посмотрел на него; не успел, должно быть… Ну, а вещи, какие-то все запонки да цепочки, — я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В — м проспекте под камень схоронил, на другое
же утро… Все там и теперь лежит…
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня
тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая
же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я
тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Поди сейчас, сию
же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!»
Тогда бог опять тебе жизни пошлет.
И ведь согласился
же он
тогда с Соней, сам согласился, сердцем согласился, что так ему одному с этаким делом на душе не прожить!
Статейку вашу я прочел, да и отложил, и… как отложил ее
тогда, да и подумал: «Ну, с этим человеком так не пройдет!» Ну, так как
же, скажите теперь, после такого предыдущего не увлечься было последующим!
Во-первых,
тогда уже все изменится, даже в его собственном положении: следует тотчас
же открыть тайну Дунечке.
— Зачем
же я
тогда вам так понадобился? Ведь вы
же около меня ухаживали?
Если
же в лести даже все до последней нотки фальшивое, и
тогда она приятна и слушается не без удовольствия; хотя бы и с грубым удовольствием, но все-таки с удовольствием.
Рассчитывая, что Авдотья Романовна, в сущности, ведь нищая (ах, извините, я не то хотел… но ведь не все ли равно, если выражается то
же понятие?), одним словом, живет трудами рук своих, что у ней на содержании и мать и вы (ах, черт, опять морщитесь…), я и решился предложить ей все мои деньги (тысяч до тридцати я мог и
тогда осуществить) с тем, чтоб она бежала со мной хоть сюда, в Петербург.
Верите ли, я до того
тогда врезался, что, скажи она мне: зарежь или отрави Марфу Петровну и женись на мне — это тотчас
же было бы сделано!
Но кончилось все катастрофой, вам уже известною, и сами можете судить, до какого бешенства мог я дойти, узнав, что Марфа Петровна достала
тогда этого подлейшего приказного, Лужина, и чуть не смастерила свадьбу, — что, в сущности, было бы то
же самое, что и я предлагал.
Он страдал тоже от мысли: зачем он
тогда себя не убил? Зачем он стоял
тогда над рекой и предпочел явку с повинною? Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Одолел
же Свидригайлов, боявшийся смерти?
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот
тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько
же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако
же… Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь
тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну,
тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
В это
же время, словно на смех, вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно, что"просвещение"полезно только
тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала.
Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это
же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то
же, что я была, что я сказала вам
тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.