Неточные совпадения
— Сочинение пишет! — говорит он, бывало, ходя на цыпочках еще за две комнаты до кабинета Фомы Фомича. — Не
знаю, что именно, — прибавлял он с гордым и таинственным видом, — но, уж верно,
брат, такая бурда… то есть в благородном смысле бурда. Для кого ясно, а для нас,
брат, с тобой такая кувыркалегия, что… Кажется, о производительных силах каких-то пишет — сам говорил. Это, верно, что-нибудь из политики. Да, грянет и его имя! Тогда и мы с тобой через него прославимся. Он,
брат, мне это сам говорил…
— Эх,
брат, есть же на свете люди, что всю подноготную
знают! — говорил он мне однажды с сверкающими от восторга глазами.
— Да я-то,
брат,
знаю, а ты помнишь ли?
— Да, как шар! Она так на воздухе и держится сама собой и кругом солнца ходит. А солнце-то на месте стоит; тебе только кажется, что оно ходит. Вот она штука какая! А открыл это все капитан Кук, мореход… А черт его
знает, кто и открыл, — прибавил он полушепотом, обращаясь ко мне. — Сам-то я,
брат, ничего не
знаю… А ты
знаешь, сколько до солнца-то?
Ты,
брат Сережа, пожалуйста, остерегись: она такая болезненная…
знаешь, что-то фантасмагорическое в характере.
Знаешь,
брат, надо хитрить.
— Тюфяк, что ли? да уж ты договаривай! — перебил он меня совсем неожиданно. — Что ж,
брат, делать! Я уж и сам это
знаю. Ну, так ты придешь? Как можно скорее приходи, пожалуйста!
— Гм… Много есть наук, и все полезных! А я ведь,
брат, по правде, и не
знал, что такое минералогия! Слышу только, что звонят где-то на чужой колокольне. В чем другом — еще так и сяк, а в науках глуп — откровенно каюсь!
— Это,
брат,
знаешь кто? — шепнул мне дядя. — Ведь это ее отец!
— Отец, братец, отец. И
знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность,
брат, страшная, восемь человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой — ни за что не возьмет. Давал, много раз давал, — не берет! Озлобленный человек!
— Ничего, ничего, Фома, я не сержусь. Я
знаю, что ты, как друг, меня останавливаешь, как родной, как
брат. Это я сам позволил тебе, даже просил об этом! Это дельно, дельно! Это для моей же пользы! Благодарю и воспользуюсь!
Ну-с, вот я, как дурак, и бряк Корноухову: «Скажи,
брат, не
знаешь ли, что это за чучело выехала?» — «Которая это?» — «Да эта».
— Ученый! — завопил Фома, — так это он-то ученый? Либерте-эгалите-фратерните! [Свобода, равенство, братство (франц.: liberté, égalité, fraternité).] Журналь де деба! Нет,
брат, врешь! в Саксонии не была! Здесь не Петербург, не надуешь! Да плевать мне на твой де деба! У тебя де деба, а по-нашему выходит: «Нет,
брат, слаба!» Ученый! Да ты сколько
знаешь, я всемеро столько забыл! вот какой ты ученый!
— Я,
брат, к тебе на минутку, — начал он торопливо, — спешил сообщить… Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у обедни не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. Оттирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут. Не
знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, — важный пункт! И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж предчувствую…
— Ты думаешь? Нет,
брат Сергей, это дело деликатное, ужасно деликатное! Гм!.. А
знаешь, хоть и тосковал я, а как-то всю ночь сердце сосало от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут; я уж и так опоздал. Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! — вскричал он, возвращаясь. — Главное-то я и забыл!
Знаешь что: ведь я ему писал, Фоме-то!
— Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, — проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. — Ты,
брат Фома, совершенно был прав, когда, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что надо! Гм… что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!.. да!.. вот хоть «Современник»… Но
знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке…
— Да, Фома! — подхватил Бахчеев, — прости и ты меня, дурака! не
знал я тебя, не
знал! Ты, Фома Фомич, не только ученый, но и — просто герой! Весь дом мой к твоим услугам. А лучше всего приезжай-ка,
брат, ко мне послезавтра, да уж и с матушкой-генеральшей, да уж и с женихом и невестой, — да чего тут! всем домом ко мне! то есть вот как пообедаем, — заранее не похвалюсь, а одно скажу: только птичьего молока для вас не достану! Великое слово даю!
Неточные совпадения
«А коли
знал ты Гирина, // Так
знал и
брата Митрия, // Подумай-ка, дружок».
Даже Сергеи Иванович, который тоже вышел на крыльцо, показался ему неприятен тем притворным дружелюбием, с которым он встретил Степана Аркадьича, тогда как Левин
знал, что
брат его не любил и не уважал Облонского.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты
знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да,
брат, так-то!
Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на
брата, и Левин чувствовал, что впечатление, произведенное им, было хорошее, и ему с нею тотчас же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства
знал ее.
Вронский взял письмо и записку
брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от
брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский
знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.