Неточные совпадения
—
Послушай, Григорий! ведь мне, братец, некогда, помилуй! — начал
дядя каким-то просительным голосом, как будто боялся даже и Видоплясова. — Ну, рассуди, ну, где мне жалобами твоими теперь заниматься! Ты говоришь, что тебя опять они чем-то обидели? Ну, хорошо: вот тебе честное слово даю, что завтра все разберу, а теперь ступай с богом… Постой! что Фома Фомич?
— Никогда! Но, друг мой, неужели ж я буду наконец так счастлив? — вскричал
дядя, бросаясь ко мне на шею. — И как это она полюбила меня, и за что? за что? Кажется, во мне нет ничего такого… Я старик перед нею: вот уж не ожидал-то! ангел мой, ангел!..
Слушай, Сережа, давеча ты спрашивал, не влюблен ли я в нее: имел ты какую-нибудь идею?
— Вот и он! — радостно вскричал
дядя, увидев меня. — Илюша, брат, стихи приготовил — вот неожиданность, настоящий сюрприз! Я, брат, поражен и нарочно за тобой послал и стихи остановил до прихода… Садись-ка возле!
Послушаем. Фома Фомич, да ты уж признайся, братец, ведь, уж верно, ты их всех надоумил, чтоб меня, старика, обрадовать? Присягну, что так!
Но
дядя не
слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее за руку.
Тут слезы прервали ее голос. Бедный
дядя, очевидно, предчувствовал этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать… Он
слушал, наклонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы показались в глазах его.
Дядя молчал, склонив голову: красноречие Фомы, видимо, одержало верх над всеми его возражениями, и он уже сознавал себя полным преступником. Генеральша и ее общество молча и с благоговением
слушали Фому, а Перепелицына с злобным торжеством смотрела на бедную Настеньку.
— Это все от восторга, Фома! — вскричал
дядя. — Я, брат, уж и не помню, где и стою.
Слушай, Фома: я обидел тебя. Всей жизни моей, всей крови моей недостанет, чтоб удовлетворить твою обиду, и потому я молчу, даже не извиняюсь. Но если когда-нибудь тебе понадобится моя голова, моя жизнь, если надо будет броситься за тебя в разверстую бездну, то повелевай и увидишь… Я больше ничего не скажу, Фома.
— Рада, довольна! — говорил, ходя взад и вперед, Александр, и не
слушая дяди. — А! так она не любила меня! ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее.
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был. Только
слушай дядю, я тебя худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить станешь. Раз меня так-то убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать не ложись.
Обыкновенно после обеда, когда до вечерних занятий давалось два часа свободного времени, кто-нибудь из второклассников «собирал компанию»
слушать дядю Васю. Охотники сейчас же находились. Они разыскивали дядю Васю в дежурной или в одном из классов, окружали его и просили:
Неточные совпадения
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал
дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А сам вскочил на бревнышко // И громко крикнул: «
Слушайте!» // (Служивый не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)
Клим вздохнул,
послушал, как тишина поглощает грохот экипажа, хотел подумать о
дяде, заключить его в рамку каких-то очень значительных слов, но в голове его ныл, точно комар, обидный вопрос:
—
Слушай,
дядя, чучело, идем, выпьем, милый! Ты — один, я — один, два! Дорого у них все, ну — ничего! Революция стоит денег — ничего! Со-обралися м-мы… — проревел он в ухо Клима и, обняв, поцеловал его в плечо:
Когда у
дяди Хрисанфа веселый студент Маракуев и Поярков начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со своим приятелем Прейсом, евреем, маленьким и элегантным, с тонким лицом и бархатными глазами, Самгин
слушал эти споры почти равнодушно, иногда — с иронией.
В соседней комнате суетились — Лидия в красной блузе и черной юбке и Варвара в темно-зеленом платье. Смеялся невидимый студент Маракуев. Лидия казалась ниже ростом и более, чем всегда, была похожа на цыганку. Она как будто пополнела, и ее тоненькая фигурка утратила бесплотность. Это беспокоило Клима; невнимательно
слушая восторженные излияния
дяди Хрисанфа, он исподлобья, незаметно рассматривал Диомидова, бесшумно шагавшего из угла в угол комнаты.