Неточные совпадения
Неужели
в самом
деле я здесь только для
того, чтоб разглядывать этого старика?» Досада взяла меня.
В то время, именно год назад, я еще сотрудничал по журналам, писал статейки и твердо верил, что мне удастся написать какую-нибудь большую, хорошую вещь. Я сидел тогда за большим романом; но
дело все-таки кончилось
тем, что я — вот засел теперь
в больнице и, кажется, скоро умру. А коли скоро умру,
то к чему бы, кажется, и писать записки?
В самом
деле, это был премилейший мальчик: красавчик собою, слабый и нервный, как женщина, но вместе с
тем веселый и простодушный, с душою отверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивым и признательным, — он сделался идолом
в доме Ихменевых.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть
дело в свою пользу,
то есть,
в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Но потом каждый
день я угадывал
в ней что-нибудь новое, до
тех пор мне совсем незнакомое, как будто нарочно скрытое от меня, как будто девушка нарочно от меня пряталась, — и что за наслаждение было это отгадывание!
— Да уж поскорей ему звезду, папаша, а
то что
в самом
деле, атташе да атташе!
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как
в этот роковой
день.
Та ли,
та ли это Наташа,
та ли это девочка, которая, еще только год
тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила
в тот вечер с отцом и со мною за ужином?
Та ли это Наташа, которая там,
в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
Он вот поклянется тебе, да
в тот же
день, так же правдиво и искренно, другому отдастся; да еще сам первый к тебе придет рассказать об этом.
Все это утро я возился с своими бумагами, разбирая их и приводя
в порядок. За неимением портфеля я перевез их
в подушечной наволочке; все это скомкалось и перемешалось. Потом я засел писать. Я все еще писал тогда мой большой роман; но
дело опять повалилось из рук; не
тем была полна голова…
Я знал, что старик
дня три
тому назад крепко прихворнул, и вдруг я встречаю его
в такую сырость на улице.
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское
дело меня задержало, что, кроме
того, я чуть не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было не проговорился, что все-таки нашел случай быть у Наташи и
в это время, но вовремя замолчал.
— А что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, — чем скорей,
тем лучше. Подлецом меня не сделают, хоть и решат, что я должен заплатить. Со мной моя совесть, и пусть решают. По крайней мере
дело кончено; развяжут, разорят… Брошу все и уеду
в Сибирь.
Чего доброго, не надоумил ли его господь и не ходил ли он
в самом
деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось
в его намерении, — как и должно было случиться, — и вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за свою же слабость,и выбирая именно
тех, кого наиболее подозревал
в таких же желаниях и чувствах.
Со слезами каялся он мне
в знакомстве с Жозефиной,
в то же время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его),
то Наташа с первого же взгляда на него уже знала,
в чем
дело.
Для формы же он продолжал изъявлять свое неудовольствие сыну: уменьшил и без
того небогатое содержание его (он был чрезвычайно с ним скуп), грозил отнять все; но вскоре уехал
в Польшу, за графиней, у которой были там
дела, все еще без устали преследуя свой проект сватовства.
— Половина одиннадцатого! Я и был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз
в эти пять
дней, что я свободен, что я был
в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа.
То есть я мог и прежде приехать, но я нарочно не ехал! А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу,
в этот раз я ни
в чем перед тобой не виноват, ни
в чем! Ни
в чем!
Мавра, вышедшая из кухни, стояла
в дверях и с серьезным негодованием смотрела на нас, досадуя, что не досталось Алеше хорошей головомойки от Наташи, как ожидала она с наслаждением все эти пять
дней, и что вместо
того все так веселы.
Катя только слушается ее беспрекословно и как будто уговорилась с ней
в этом; четыре
дня тому назад, после всех моих наблюдений, я решился исполнить мое намерение и сегодня вечером исполнил его.
— Все, решительно все, — отвечал Алеша, — и благодарю бога, который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре
дня тому назад я решил так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б я был с вами, я бы все колебался, я бы слушал вас и никогда бы не решился. Один же, поставив именно себя
в такое положение, что каждую минуту должен был твердить себе, что надо кончить и что я долженкончить, я собрался с духом и — кончил! Я положил воротиться к вам с решением и воротился с решением!
Сегодня вечером я получил письмо, до
того для меня важное (требующее немедленного моего участия
в одном
деле), что никаким образом я не могу избежать его.
В субботу же я непременно надеюсь воротиться и
в тот же
день буду у вас.
— То-то я и говорю, что он такой деликатный. А как хвалил тебя! Я ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать! А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают! Да что ж, я ведь и
в самом
деле такой.
— То-то; он и без
того узнает. А ты замечай, что он скажет? Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он
в самом
деле проклянет меня за этот брак? Нет, не может быть!
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего
дня, когда ты там
в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К
тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет?
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот
в чем
дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета,
тем более что ты
в этих
делах мастак.
Дело все
в том, что может крепко мне перепасть, и когда я, полчаса
тому назад, Сизобрюхова встретил,
то очень обрадовался.
Кроме
того, ей очень хотелось объявить мне о своих новых надеждах, возродившихся
в ней со вчерашнего
дня, и об Николае Сергеиче, который со вчерашнего
дня прихворнул, стал угрюм, а между
тем и как-то особенно с нею нежен.
Старушка перекрестила меня несколько раз на дорогу, послала особое благословение Наташе и чуть не заплакала, когда я решительно отказался прийти
в тот же
день еще раз, вечером, если с Наташей не случилось чего особенного.
К
тому времени
дело этой девочки, надеюсь, совсем кончится;
в тот же раз я с тобой серьезно переговорю, потому что за тебя надо серьезно приняться.
Наконец она и
в самом
деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не зная,
в чем
дело, рассердиться на меня за
то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно
в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь
дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и
то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной
в комнаты после четырех
дней разлуки. И, кажется, я
в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини,
то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только что он приедет, я заставлю его объяснить это
дело. Но более всего меня удивляет, что вы как будто и меня
в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень сердитесь, — и это понятно! Вы имеете на
то все права, и… и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только, что я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только
в том, что уехал на другой
день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю
в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение,
тем более что
тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Но если я
в самом
деле вас обидела,
то готова просить прощения, чтоб исполнить перед вами все обязанности… гостеприимства.
— То-то и есть, что я
в самом
деле как будто виноват перед тобой; да что: как будто!разумеется, виноват, и сам это знаю, и приехал с
тем, что знаю.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати,
то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а
в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события
в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх
дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что
в эти
дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
— Я говорю, — настойчиво перебила Наташа, — вы спросили себя
в тот вечер: «Что теперь делать?» — и решили: позволить ему жениться на мне, не
в самом
деле, а только так, на словах,чтоб только его успокоить. Срок свадьбы, думали вы, можно отдалять сколько угодно; а между
тем новая любовь началась; вы это заметили. И вот на этом-то начале новой любви вы все и основали.
— Он был раздражен, когда сказал, что «поторопились», — ты увидишь сама, завтра же, на
днях, он спохватится, и если он до
того рассердился, что
в самом
деле не захочет нашего брака,
то я, клянусь тебе, его не послушаюсь.
И когда я воображал себе это, мне вдруг подумалось: вот я на одно мгновение буду просить тебя у бога, а между
тем была же ты со мною шесть месяцев и
в эти шесть месяцев сколько раз мы поссорились, сколько
дней мы не говорили друг с другом!
— Что ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегодня мне написали, да так, что лоб затрещал, — такие
дела! Ждут меня. Прости, Ваня. Все, что могу предоставить тебе
в удовлетворение, это исколотить меня за
то, что напрасно тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться,
то колоти, но только ради Христа поскорее! Не задержи,
дела, ждут…
— Нет, про только-тоуж я скажу, — перебил он, выскакивая
в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). — У меня и до тебя
дело; очень важное
дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как
в одну минуту, теперь, рассказать нельзя,
то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно
в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
И потому, когда я увидал, что он отразился
в твоих
делах,
то вострепетал за тебя.
Я рассудил, что
в моих
делах мне решительно нечего было скрывать от Маслобоева.
Дело Наташи было не секретное; к
тому же я мог ожидать для нее некоторой пользы от Маслобоева. Разумеется,
в моем рассказе я, по возможности, обошел некоторые пункты. Маслобоев
в особенности внимательно слушал все, что касалось князя; во многих местах меня останавливал, многое вновь переспрашивал, так что я рассказал ему довольно подробно. Рассказ мой продолжался с полчаса.
— Не знаю, князь, — отвечал я как можно простодушнее, —
в чем другом,
то есть что касается Натальи Николаевны, я готов сообщить вам необходимые для вас и для нас всех сведения, но
в этом
деле вы, конечно, знаете больше моего.
Соглашаюсь, я был мнителен, я был, пожалуй, неправ (
то есть тогда неправ), но я не замечал этого и,
в досаде, оскорбленный его грубостями, не хотел упустить случая и начал
дело.
— С Наташей вы познакомитесь и не будете раскаиваться, — сказал я. — Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для
того только, чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О
деле же этом не тоскуйте очень. Время и без ваших забот решит. Ведь вы едете
в деревню?
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но
в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием
дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Ну как
в самом
деле сказать человеку грубость прямо
в глаза, хотя он и стоил
того и хотя я именно и хотел сказать ему грубость?
Ведь вы от меня,
в самой сущности
дела, ничего другого и не ожидали, как бы я ни говорил с вами: с раздушенною ли вежливостью, или как теперь; следовательно, смысл все-таки был бы
тот же, как и теперь.
Сношения были устроены до
того ловко, до
того мастерски, что даже никто из ее домашних не мог иметь ни малейшего подозрения; только одна ее прехорошенькая камеристка, француженка, была посвящена во все ее тайны, но на эту камеристку можно было вполне положиться; она тоже брала участие
в деле, — каким образом?