Неточные совпадения
Я сказал уже, что старик, как только усаживался
на своем стуле, тотчас же упирался куда-нибудь своим взглядом и уже не сводил его
на другой предмет во весь вечер.
Старик с минуту глядел
на него, как пораженный, как будто не понимая, что Азорка уже умер; потом тихо склонился к бывшему слуге и
другу и прижал свое бледное лицо к его мертвой морде.
В эти дни между
другими хлопотами я ходил
на Васильевский остров, в Шестую линию, и только придя туда, усмехнулся сам над собою: что мог я увидать в Шестой линии, кроме ряда обыкновенных домов?
Он забастовал и
на другой же день подал в отставку.
Лет пять после посещения Васильевского он прислал Николаю Сергеичу доверенность
на покупку
другого превосходнейшего имения в четыреста душ, в той же губернии.
Она вздыхала и трусила, плакала о прежнем житье-бытье, об Ихменевке, о том, что Наташа
на возрасте, а об ней и подумать некому, и пускалась со мной в престранные откровенности, за неимением кого
другого, более способного к дружеской доверенности.
— Не вините и меня. Как давно хотел я вас обнять как родного брата; как много она мне про вас говорила! Мы с вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем
друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем
на его приветствие.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она
другую дверь
на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти, думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все было тихо, и не слышно было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
Но после ухода Наташи они как-то нежнее стали
друг к
другу; они болезненно почувствовали, что остались одни
на свете.
И хотя Николай Сергеич становился иногда чрезвычайно угрюм, тем не менее оба они, даже
на два часа, не могли расстаться
друг с
другом без тоски и без боли.
А мне-то хоть бы
на портрет ее поглядеть; иной раз поплачу,
на него глядя, — все легче станет, а в
другой раз, когда одна остаюсь, не нацелуюсь, как будто ее самое целую; имена нежные ей прибираю да и
на ночь-то каждый раз перекрещу.
Мне в утешение, что ль,
на мои слезы глядя, аль чтоб родную дочь даже совсем из воспоминания изгнать да к
другому детищу привязаться?
Так бывает иногда с добрейшими, но слабонервными людьми, которые, несмотря
на всю свою доброту, увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что бы то ни стало, даже до обиды
другому, невиноватому и преимущественно всегда самому ближнему к себе человеку.
И он начал выбрасывать из бокового кармана своего сюртука разные бумаги, одну за
другою,
на стол, нетерпеливо отыскивая между ними ту, которую хотел мне показать; но нужная бумага, как нарочно, не отыскивалась. В нетерпении он рванул из кармана все, что захватил в нем рукой, и вдруг — что-то звонко и тяжело упало
на стол… Анна Андреевна вскрикнула. Это был потерянный медальон.
— Я бы хотела переехать
на другую квартиру, — заговорила она опять после некоторого молчания. — Да ты не сердись, Ваня…
— Что ж, он придет и
на другую квартиру, а я, ей-богу, не сержусь.
— Наташа,
друг мой, об этом после. А вот что: неужели ты серьезно думаешь, что у тебя достанет сил
на разлуку? Посмотри теперь
на себя: неужели ты покойна?
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая
на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу,
друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
Мы оба хитрим, выжидаем, ловим
друг друга, и будь уверена, что и
на нашей улице будет праздник.
Но есть обстоятельства, когда надо допустить и
другие соображения, когда нельзя все мерить
на одну мерку…
— Ну… чтоб переехать
на другую… или что-нибудь, — прибавил он, закрасневшись.
— Ты как будто
на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня,
друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
На другое утро часов в десять, когда я выходил из квартиры, торопясь
на Васильевский остров к Ихменевым, чтоб пройти от них поскорее к Наташе, я вдруг столкнулся в дверях со вчерашней посетительницей моей, внучкой Смита.
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то
другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела
на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
На дрожках ей было очень неловко сидеть. При каждом толчке она, чтоб удержаться, схватывалась за мое пальто левой рукой, грязной, маленькой, в каких-то цыпках. В
другой руке она крепко держала свои книги; видно было по всему, что книги эти ей очень. дороги. Поправляясь, она вдруг обнажила свою ногу, и, к величайшему удивлению моему, я увидел, что она была в одних дырявых башмаках, без чулок. Хоть я и решился было ни о чем ее не расспрашивать, но тут опять не мог утерпеть.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал
на другую сторону улицы. Я увидел ее; она не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро и все оглядывалась; даже остановилась было
на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по
другой стороне улицы.
Двадцать минут
на старого
друга, — идет?
— Теперь,
друг, еще одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя слава сперва прогремела; читал потом
на тебя разные критики (право, читал; ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
Я очень рад, что от тебя про эту девочку услыхал; теперь я
на другой след попал.
— Конфет? Что ж, это очень мило и простодушно. Ах, какие вы оба! Вот уж и пошли теперь наблюдать
друг за
другом, шпионить, лица
друг у
друга изучать, тайные мысли
на них читать (а ничего-то вы в них и не понимаете!). Еще он ничего. Он веселый и школьник по-прежнему. А ты-то, ты-то!
— Нет, видишь, Ваня, — продолжала она, держа одну свою ручку
на моем плече,
другою сжимая мне руку, а глазками заискивая в моих глазах, — мне показалось, что он был как-то мало проникнут… он показался мне таким уж mari [мужем (франц.)], — знаешь, как будто десять лет женат, но все еще любезный с женой человек.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное дело, мне показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в
другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал.
На мой вопрос: был ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть
на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула
на меня и с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, — подумал я, — только она говорить мне не хочет».
— Пусть погубит, пусть мучает, — с жаром подхватила Елена, — не я первая;
другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая
на улице говорила. Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать буду… Я не хочу это платье носить…
— Вот,
друг мой Елена, — сказал я, подходя к ней, — в таких клочьях, как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое дешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек стоит. Носи
на здоровье.
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза делаю исключение, потому что ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня есть
другая цель. Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути,
на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— Да (и старик покраснел и опустил глаза); смотрю я, брат,
на твою квартиру…
на твои обстоятельства… и как подумаю, что у тебя могут быть
другие экстренные траты (и именно теперь могут быть), то… вот, брат, сто пятьдесят рублей,
на первый случай…
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком ты положении. Не надо ли доктора? Завтра навещу тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай,
друг мой! Вот еще пять рублей; это девочке. Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а так, просто истрать
на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай,
друг мой…
В
другой раз, вдруг очнувшись ночью, при свете нагоревшей свечи, стоявшей передо мной
на придвинутом к дивану столике, я увидел, что Елена прилегла лицом
на мою подушку и пугливо спала, полураскрыв свои бледные губки и приложив ладонь к своей теплой щечке.
Другая рука ее лежала
на моей подушке.
— Полно, Наташа, — спешил я разуверить ее. — Ведь я был очень болен всю ночь: даже и теперь едва стою
на ногах, оттого и не заходил ни вечером вчера, ни сегодня, а ты и думаешь, что я рассердился…
Друг ты мой дорогой, да разве я не знаю, что теперь в твоей душе делается?
— Вы были у меня во вторник, поздно вечером;
на другое утро он заезжал ко мне
на полчаса, и с тех пор я его не видала ни разу.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал
на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Катя вчера и сегодня говорила мне, что не может женщина простить такую небрежность (ведь она все знает, что было у нас здесь во вторник; я
на другой же день рассказал).
Это еще до того времени, когда я
на дрожках сидел, папа, и ты меня видел; это я
другой раз, по
другой записке к Кате тогда ехал.
Но начну сначала: во-первых, Наташа, если б ты могла только слышать, что она говорила мне про тебя, когда я
на другой день, в среду, рассказал ей, что здесь между нами было…
И как ты несправедлива была давеча, когда говорила, что я из таких, которые могут разлюбить
на другой день после свадьбы!
— Наташа,
друг мой, ангел мой, не сердись
на меня, и не будем никогда ссориться.
И когда я воображал себе это, мне вдруг подумалось: вот я
на одно мгновение буду просить тебя у бога, а между тем была же ты со мною шесть месяцев и в эти шесть месяцев сколько раз мы поссорились, сколько дней мы не говорили
друг с
другом!
— Уж я сама знаю чем, — отвечала она, усмехнувшись, и чего-то опять застыдилась. Мы говорили
на пороге, у растворенной двери. Нелли стояла передо мной, потупив глазки, одной рукой схватившись за мое плечо, а
другою пощипывая мне рукав сюртука.