Неточные совпадения
Кстати: мне
всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право, это было
не от лености.
Я
не мистик; в предчувствия и гаданья почти
не верю; однако со мною, как, может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал, что в тот же вечер со мной случится что-то
не совсем обыденное? Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти
всегда бывают обманчивы.
Большие, но тусклые глаза его, вставленные в какие-то синие круги,
всегда глядели прямо перед собою, никогда в сторону и никогда ничего
не видя, — я в этом уверен.
Я уж решилась: если я
не буду при нем
всегда, постоянно, каждое мгновение, он разлюбит меня, забудет и бросит.
Одевался он неизысканно, но
всегда изящно; видно было, что ему
не стоило ни малейшего труда это изящество во всем, что оно ему прирожденно.
— Да, это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты для нас был
всегда как бы родным сыном; бог
не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я так
всегда думал. Старуха тоже… да! и ты
всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за это, Ваня, как и мы оба, старики, благословляем и любим тебя… да!
Сначала она даже и при мне
не решалась выражать желание увидеться с дочерью и почти
всегда после наших разговоров, когда, бывало, уже все у меня выспросит, считала необходимостью как-то сжаться передо мною и непременно подтвердить, что хоть она и интересуется судьбою дочери, но все-таки Наташа такая преступница, которую и простить нельзя.
И он поспешил уйти, стараясь даже и
не глядеть на нас, как будто совестясь, что сам же нас сводил вместе. В таких случаях, и особенно когда возвращался к нам, он становился
всегда суров и желчен и со мной и с Анной Андреевной, даже придирчив, точно сам на себя злился и досадовал за свою мягкость и уступчивость.
— Бесхарактерный он, бесхарактерный мальчишка, бесхарактерный и жестокосердый, я
всегда это говорила, — начала опять Анна Андреевна. — И воспитывать его
не умели, так, ветрогон какой-то вышел; бросает ее за такую любовь, господи боже мой! Что с ней будет, с бедняжкой! И что он в новой-то нашел, удивляюсь!
Она была очень ревнива и,
не понимаю каким образом,
всегда прощала ему все его ветрености.
Если я и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье, тосковать, что я совсем
не та, как прежде, когда еще он любил меня ребенком; а старое
всегда лучше кажется!
— Ничего
не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был
всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может быть, он вовсе
не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение…
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но знаешь, Ваня,
не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он
всегда так смотрит; и в мысль ему
не приходит теперь, что я вот здесь… с тобой.
— Да зачем же это? — прошептала Наташа, — нет, нет,
не надо… лучше дай руку и… кончено… как
всегда… — И она вышла из угла; румянец стал показываться на щеках ее.
Это лицо именно отвращало от себя тем, что выражение его было как будто
не свое, а
всегда напускное, обдуманное, заимствованное, и какое-то слепое убеждение зарождалось в вас, что вы никогда и
не добьетесь до настоящего его выражения.
— Право! А
не компрометирую я тебя моим…
не тем видом?Ну, да нечего об этом расспрашивать;
не суть важное; я, брат Ваня,
всегда помню, какой ты был славный мальчуга. А помнишь, тебя за меня высекли? Ты смолчал, а меня
не выдал, а я, вместо благодарности, над тобой же неделю трунил. Безгрешная ты душа! Здравствуй, душа моя, здравствуй! (Мы поцеловались.)
Маслобоев был
всегда славный малый, но
всегда себе на уме и развит как-то
не по силам; хитрый, пронырливый, пролаз и крючок еще с самой школы, но в сущности человек
не без сердца; погибший человек.
Бывают они часто с большими способностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных пунктах, и
не только
всегда погибают, но и сами заранее знают, что идут к погибели.
Тоже и Наташа прождала меня все утро. Когда я вошел, она, по обыкновению своему, ходила по комнате, сложа руки и о чем-то раздумывая. Даже и теперь, когда я вспоминаю о ней, я
не иначе представляю ее, как
всегда одну в бедной комнатке, задумчивую, оставленную, ожидающую, с сложенными руками, с опущенными вниз глазами, расхаживающую бесцельно взад и вперед.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и
не слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет
не сейчас, а когда я буду уходить. Так
всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
— Послушай, Ваня, а ведь так
всегда бывает, что вот если сначала человек
не понравится, то уж это почти признак, что он непременно понравится потом. По крайней мере, так
всегда бывало со мною.
— Так меня мамаша звала… И никто так меня
не звал, никогда, кроме нее… И я
не хотела сама, чтоб меня кто звал так, кроме мамаши… А вы зовите; я хочу… Я вас буду
всегда любить,
всегда любить…
Мы вошли к Наташе. В ее комнате
не было никаких особенных приготовлений; все было по-старому. Впрочем, у нее
всегда было все так чисто и мило, что нечего было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед дверью. Я поражен был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул на одно мгновение на ее помертвевших щеках. Глаза были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула князю руку, приметно суетясь и теряясь. На меня же она и
не взглянула. Я стоял и ждал молча.
Ты очень рад
всегда, когда можешь хоть чем-нибудь меня выказать с смешной стороны; это я заметил
не теперь, а уже давно.
— Могу ль я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня
всегда оправдываешь, а я
не стою того. Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он. А он, право, право,
не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!
— Как? Что? Напился пьян да и гостя гонит! Всегда-то он такой! Ах, бесстыдник! — вскричала чуть
не плача Александра Семеновна.
— Да что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а там уж и поздно. «Она, говорит,
не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо ли это, ну, благородно ли?
— Полно, Катя, полно, довольно; ты
всегда права выходишь, а я нет. Это потому, что в тебе душа чище моей, — сказал Алеша, вставая и подавая ей на прощанье руку. — Сейчас же и к ней, и к Левиньке
не заеду…
А между прочим, я хотел объяснить вам, что у меня именно есть черта в характере, которую вы еще
не знали, — это ненависть ко всем этим пошлым, ничего
не стоящим наивностям и пасторалям, и одно из самых пикантных для меня наслаждений
всегда было прикинуться сначала самому на этот лад, войти в этот тон, обласкать, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера и потом вдруг сразу огорошить его; вдруг поднять перед ним маску и из восторженного лица сделать ему гримасу, показать ему язык именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза.
— Более всего надо беречь свое здоровье, — говорил он догматическим тоном, — и во-первых, и главное, для того чтоб остаться в живых, а во-вторых, чтобы
всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия в жизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести, то забывайте их или лучше всего старайтесь о них
не думать. Если же
не имеете никаких горестей, то… также о них
не думайте, а старайтесь думать об удовольствиях… о чем-нибудь веселом, игривом…
В такие минуты душа
не может
не искать себе сочувствия, и он еще сильнее вспомнил о той, которую
всегда любил больше всего на свете.
—
Не проклинайте меня, — прошептала наскоро Катя, — а я…
всегда… будьте уверены… он будет счастлив… Пойдем, Алеша, проводи меня! — быстро произнесла она, схватывая его руку.
— Я ужасно любила его прощать, Ваня, — продолжала она, — знаешь что, когда он оставлял меня одну, я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо мной, тем ведь лучше… да! И знаешь: мне
всегда представлялось, что он как будто такой маленький мальчик: я сижу, а он положил ко мне на колени голову, заснул, а я его тихонько по голове глажу, ласкаю…
Всегда так воображала о нем, когда его со мной
не было… Послушай, Ваня, — прибавила она вдруг, — какая это прелесть Катя!
«Он вас
не забудет никогда, — прибавляла Катя, — да и
не может забыть никогда, потому что у него
не такое сердце; любит он вас беспредельно, будет
всегда любить, так что если разлюбит вас хоть когда-нибудь, если хоть когда-нибудь перестанет тосковать при воспоминании о вас, то я сама разлюблю его за это тотчас же…»