— Вы отказываетесь от своего слова, — вскричала Наташа вне себя, — вы обрадовались случаю! Но знайте, что я сама, еще два дня тому, здесь, одна, решилась
освободить его от его слова, а теперь подтверждаю при всех. Я отказываюсь!
Все принятые ребята бессмысленно повторяют эти дикие слова, и так называемый «батюшка» уезжает с сознанием того, что он правильно и добросовестно исполнил свой долг, а все эти обманутые ребята считают, что те нелепые, не понятные им слова, которые они только что произнесли, теперь, на всё время их солдатства,
освободили их от их человеческих обязанностей и связали их новыми, более обязательными солдатскими обязанностями.
Когда она узнала об этом решении, то радости ее не было пределов. Две вещи она ненавидела: представительность и внутреннюю политику — и вот он, ее roi-soleil, [Король-солнце (фр.).] навсегда
освобождает ее от них. Отныне она будет иметь возможность без помехи удовлетворять своим нетребовательным вкусам: своей набожности и любви к домашнему очагу.
— Нет, мне это не показалось!.. Я никогда бы не стала говорить, если бы мне это только показалось! — говорила Елена. — Впрочем, я сейчас сама ему тем же заплачу, —
освобожу его от себя!.. Дайте мне бумаги и чернильницу!.. — прибавила она почти повелительно матери.
Неточные совпадения
Сверх того, начальство, по-видимому, убедилось, что войны за просвещение, обратившиеся потом в войны против просвещения, уже настолько изнурили Глупов, что почувствовалась потребность на некоторое время его вообще
от войн
освободить.
Как ни запуганы были умы, но потребность
освободить душу
от обязанности вникать в таинственный смысл выражения"курицын сын"была настолько сильна, что изменила и самый взгляд на значение Угрюм-Бурчеева.
Княгиня шла впереди нас с мужем Веры и ничего не видала: но нас могли видеть гуляющие больные, самые любопытные сплетники из всех любопытных, и я быстро
освободил свою руку
от ее страстного пожатия.
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается
от их липкой тяжести,
освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его чувством почти физического облегчения, и он все чаще вспоминал Дьякона:
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей,
освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший
от правого уха к левому через голый череп несколько десятков волос.