Неточные совпадения
Никто никогда не решался
с ним
говорить из посетителей кондитерской, и он сам ни
с кем из них не заговаривал.
Никогда в жизни он не
говорил потом о своем проигрыше и, несмотря на известное свое добродушие, непременно бы рассорился
с тем, кто бы решился ему об этом напомнить.
Иван Карлович был наконец пойман и уличен на деле, очень обиделся, много
говорил про немецкую честность; но, несмотря на все это, был прогнан и даже
с некоторым бесславием.
Говорят, что еще в первый год своего сожительства
с женою он чуть не замучил ее своим грубым
с ней обхождением.
Далее слухи о нем становились несколько темными:
говорили о каком-то неприятном происшествии, случившемся
с ним за границей, но никто не мог объяснить, в чем оно состояло.
Николай Сергеич
с негодованием отвергал этот слух, тем более что Алеша чрезвычайно любил своего отца, которого не знал в продолжение всего своего детства и отрочества; он
говорил об нем
с восторгом,
с увлечением; видно было, что он вполне подчинился его влиянию.
Старик уже отбросил все мечты о высоком: «
С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, —
говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой!» Наташа слушала, плакала и под столом, украдкой, крепко пожимала мою руку.
И он
говорил это
с таким убежденным видом,
с таким добродушием, что недоставало решимости остановить и расхолодить его фантазию.
Эдак, знаешь, бледные они,
говорят, бывают, поэты-то, ну и
с волосами такими, и в глазах эдак что-то… знаешь, там Гете какой-нибудь или проч.…я это в «Аббаддонне» читал… а что?
И как теперь вижу:
говорит она мне, а в глазах ее видна и другая забота, та же самая забота, от которой затуманился и ее старик и
с которой он сидел теперь над простывающей чашкой и думал свою думу.
— Ну да; сходи; а к тому ж и пройдешься, — прибавил старик, тоже
с беспокойством всматриваясь в лицо дочери, — мать правду
говорит. Вот Ваня тебя и проводит.
Она молчала; наконец, взглянула на меня как будто
с упреком, и столько пронзительной боли, столько страдания было в ее взгляде, что я понял, какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чего стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними словами; я все это понимал и все-таки не мог удержать себя и продолжал
говорить...
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе
говорю; ну, как же теперь твои дела
с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
— Не вините и меня. Как давно хотел я вас обнять как родного брата; как много она мне про вас
говорила! Мы
с вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но
с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
Появившись, она стала на пороге и долго смотрела на меня
с изумлением, доходившим до столбняка; наконец тихо, медленно ступила два шага вперед и остановилась передо мною, все еще не
говоря ни слова.
— Ты ведь
говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный,
с чувством,
с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то
с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— Бесхарактерный он, бесхарактерный мальчишка, бесхарактерный и жестокосердый, я всегда это
говорила, — начала опять Анна Андреевна. — И воспитывать его не умели, так, ветрогон какой-то вышел; бросает ее за такую любовь, господи боже мой! Что
с ней будет,
с бедняжкой! И что он в новой-то нашел, удивляюсь!
Хорошо,
говорит,
поговорите с этой графиней.
Он
говорил про свой процесс
с князем; этот процесс все еще тянулся, но принимал самое худое направление для Николая Сергеича. Я молчал, не зная, что ему отвечать. Он подозрительно взглянул на меня.
Он любил ее как-то
с мучением; часто он приходил ко мне расстроенный и грустный,
говоря, что не стоит мизинчика своей Наташи; что он груб и зол, не в состоянии понимать ее и недостоин ее любви.
Со слезами каялся он мне в знакомстве
с Жозефиной, в то же время умоляя не
говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его), то Наташа
с первого же взгляда на него уже знала, в чем дело.
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После того как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да и сколько раз мы
с тобой же об этом
говорили! Ведь ты знаешь сам, что это невозможно!
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают, что все это, как и прежде… что я
с пустяками приехал… Я вам
говорю, что у меня самое интересное дело. Да замолчите ли вы когда-нибудь!
Сначала я стал
говорить о том, что жениться на деньгах стыдно и неблагородно и что нам считать себя какими-то аристократами — просто глупо (я ведь
с ним совершенно откровенно, как брат
с братом).
Я,
говорит, совершенно
с тобой согласен, а вот поедем-ка к графу Наинскому, да смотри, там этого ничего не
говори.
Это завлекло мое любопытство вполне; уж я не
говорю про то, что у меня было свое особенное намерение узнать ее поближе, — намерение еще
с того самого письма от отца, которое меня так поразило.
Он до того был поражен этим письмом, что
говорил сам
с собою, восклицал что-то, вне себя ходил по комнате и наконец вдруг захохотал, а в руках письмо держит.
Потом о тебе стала расспрашивать,
говорила, что очень хочет познакомиться
с тобой, просила передать, что уже любит тебя как сестру и чтоб и ты ее любила как сестру, а когда узнала, что я уже пятый день тебя не видал, тотчас же стала гнать меня к тебе…
Мне именно
с тобой хочется про нее
говорить, а
с ней про тебя.
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь
говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться
с вами, и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно было возобновить
с вами знакомство.
— Да я ведь и без того никогда об тебе
с ним не
говорю.
— А разве дедушка вам
говорил про меня? — спросила она, иронически оглядывая меня
с ног до головы.
— Да, встреча! Лет шесть не встречались. То есть и встречались, да ваше превосходительство не удостоивали взглядом-с. Ведь вы генералы-с, литературные то есть-с!.. —
Говоря это, он насмешливо улыбался.
Придешь —
с Александрой Семеновной познакомлю, а будет время, о поэзии
поговорим.
«
С кем же я-то теперь останусь, —
говорила она, —
с такой радостью да сидя одна в четырех стенах?» Наконец я убедил ее отпустить меня, представив ей, что Наташа теперь ждет меня не дождется.
— Я про то вам и
говорю, что особенные. А ты, ваше превосходительство, не думай, что мы глупы; мы гораздо умнее, чем
с первого взгляда кажемся.
А он ей: «Ты,
говорит, мадам Жубер-с, деньги бери, а ндраву моему не препятствуй», да тут же ей шестьсот пятьдесят франков и отвалил.
Я нагнулся к ней: она была опять вся в жару;
с ней был опять лихорадочный кризис. Я начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если она хочет остаться у меня, то я никуда ее не отдам.
Говоря это, я снял пальто и фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я не решился.
Она, впрочем, мне почти что призналась в этом сама,
говоря, что не могла утерпеть, чтоб не поделиться
с ним такою радостью, но что Николай Сергеич стал, по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего не сказал, «все молчал, даже на вопросы мои не отвечал», и вдруг после обеда собрался и был таков.
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена. Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг быстро и как-то гневно взглянула на меня и
с такою силою, что как будто обожгла меня взглядом. «У нее опять горе, — подумал я, — только она
говорить мне не хочет».
— Пусть погубит, пусть мучает, —
с жаром подхватила Елена, — не я первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице
говорила. Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать буду… Я не хочу это платье носить…
— Какое вечером! Он и утром совсем не был!
Говорю тебе,
с третьего дня глаз не кажет. Неужто сама вчера сказывала, что утром был?
— А то такое, что и не знаю, что
с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза
с дороги воротила. А сегодня так уж и со мной
говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
— А, так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто
говорю: еще бы ты минут пять не пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко
с ней, на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не зная, что он умер.
Все время, как я ее знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне
с своею умершею матерью, о которой даже не могла вспоминать без боли, — несмотря на то, она редко была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность
говорить со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
Я взглянул на Наташу. Она слушала князя
с легкой полунасмешливой улыбкой. Но он
говорил так прямо, так натурально. Казалось, не было возможности в чем-нибудь подозревать его.
— Я стараюсь как можно меньше употреблять намеков,
с кем бы я ни
говорила, — отвечала Наташа, — напротив, всегда стараюсь
говорить как можно прямее, и вы, может быть, сегодня же убедитесь в этом.
И какая у него является тактика: начинает сам
говорить мне вы.Но
с этого дня я хочу, чтоб у него всегда были добрые минуты, и сделаю так!
Я
с ней спорил, доказывал ей,
говорил, что эта женщина называется Наташаи что во всем свете, может быть, только одна есть равная ей: это Катя; и я приехал сюда, разумеется зная, что я выиграл в споре.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно
с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события.
Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!