Неточные совпадения
Но, впрочем, я начал мой
рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж все записывать, то надо начинать сначала. Ну,
и начнем сначала. Впрочем, не велика будет моя автобиография.
Я с недоумением
и тоскою смотрел на него. Наташа умоляла меня взглядом не судить его строго
и быть снисходительнее. Она слушала его
рассказы с какою-то грустною улыбкой, а вместе с тем как будто
и любовалась им, так же как любуются милым, веселым ребенком, слушая его неразумную, но милую болтовню. Я с упреком поглядел на нее. Мне стало невыносимо тяжело.
И вот вся история моего счастия; так кончилась
и разрешилась моя любовь. Буду теперь продолжать прерванный
рассказ.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни за что не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила
и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть
и отвергает эти слухи, чтоб не раздражить до времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался
и хвалился им
и верил в него, как в оракула.
В ответ на ее вопрос о моих делах я рассказал ей всю историю Елены, со всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал
и даже поразил мой
рассказ.
Но в этот день, в продолжение нескольких часов, среди мук
и судорожных рыданий, прерывавших
рассказ ее, она передала мне все, что наиболее волновало
и мучило ее в ее воспоминаниях,
и никогда не забуду я этого страшного
рассказа.
Это был странный
рассказ о таинственных, даже едва понятных отношениях выжившего из ума старика с его маленькой внучкой, уже понимавшей его, уже понимавшей, несмотря на свое детство, многое из того, до чего не развивается иной в целые годы своей обеспеченной
и гладкой жизни.
— Нелли, — сказал я, — вот ты теперь больна, расстроена, а я должен тебя оставить одну, взволнованную
и в слезах. Друг мой! Прости меня
и узнай, что тут есть тоже одно любимое
и непрощенное существо, несчастное, оскорбленное
и покинутое. Она ждет меня. Да
и меня самого влечет теперь после твоего
рассказа так, что я, кажется, не перенесу, если не увижу ее сейчас, сию минуту…
Сначала я пошел к старикам. Оба они хворали. Анна Андреевна была совсем больная; Николай Сергеич сидел у себя в кабинете. Он слышал, что я пришел, но я знал, что по обыкновению своему он выйдет не раньше, как через четверть часа, чтоб дать нам наговориться. Я не хотел очень расстраивать Анну Андреевну
и потому смягчал по возможности мой
рассказ о вчерашнем вечере, но высказал правду; к удивлению моему, старушка хоть
и огорчилась, но как-то без удивления приняла известие о возможности разрыва.
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней
и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли
и не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему.
Рассказ мой произвел на него впечатление.
Мне тут же показалось одно: что вчерашний визит ко мне Маслобоева, тогда как он знал, что я не дома, что сегодняшний мой визит к Маслобоеву, что сегодняшний
рассказ Маслобоева, который он рассказал в пьяном виде
и нехотя, что приглашение быть у него сегодня в семь часов, что его убеждения не верить в его хитрость
и, наконец, что князь, ожидающий меня полтора часа
и, может быть, знавший, что я у Маслобоева, тогда как Нелли выскочила от него на улицу, — что все это имело между собой некоторую связь.
И много еще мы говорили с ней. Она мне рассказала чуть не всю свою жизнь
и с жадностью слушала мои
рассказы. Все требовала, чтоб я всего более рассказывал ей про Наташу
и про Алешу. Было уже двенадцать часов, когда князь подошел ко мне
и дал знать, что пора откланиваться. Я простился. Катя горячо пожала мне руку
и выразительно на меня взглянула. Графиня просила меня бывать; мы вышли вместе с князем.
«Это ее князь напугал!» — подумал я с содроганием
и вспомнил
рассказ его о женщине, бросившей ему в лицо свои деньги.
Я чувствую, что я отвлекусь от
рассказа, но в эту минуту мне хочется думать об одной только Нелли. Странно: теперь, когда я лежу на больничной койке один, оставленный всеми, кого я так много
и сильно любил, — теперь иногда одна какая-нибудь мелкая черта из того времени, тогда часто для меня не приметная
и скоро забываемая, вдруг приходя на память, внезапно получает в моем уме совершенно другое значение, цельное
и объясняющее мне теперь то, чего я даже до сих пор не умел понять.
— Гм! Ирритация [здесь: досадно]. Прежние большие несчастия (я подробно
и откровенно рассказал доктору многое из истории Нелли,
и рассказ мой очень поразил его), все это в связи,
и вот от этого
и болезнь. Покамест единственное средство — принимать порошки,
и она должна принять порошок. Я пойду
и еще раз постараюсь внушить ей ее обязанность слушаться медицинских советов
и… то есть говоря вообще… принимать порошки.
«Я
и теперь не верю, — прибавил он в заключение своего
рассказа, —
и никогда этому не поверю».
Нелли не дала ему договорить. Она снова начала плакать, снова упрашивать его, но ничего не помогло. Старичок все более
и более впадал в изумление
и все более
и более ничего не понимал. Наконец Нелли бросила его, вскрикнула: «Ах, боже мой!» —
и выбежала из комнаты. «Я был болен весь этот день, — прибавил доктор, заключая свой
рассказ, —
и на ночь принял декокт…» [отвар (лат. decoctum)]
В этот вечер решалась наша судьба: нам было много о чем говорить с Наташей, но я все-таки ввернул словечко о Нелли
и рассказал все, что случилось, со всеми подробностями.
Рассказ мой очень заинтересовал
и даже поразил Наташу.
О моем разговоре с князем я, разумеется, ей умолчал:
рассказ мой только бы взволновал
и расстроил ее еще более.
Мне казалось, что бедная брошенная сиротка, у которой мать была тоже проклята своим отцом, могла бы грустным, трагическим
рассказом о прежней своей жизни
и о смерти своей матери тронуть старика
и подвигнуть его на великодушные чувства.
Видно было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая
и целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни)
и плача над ней, а в то же время
и не подозревая, с какою силою отзовутся эти
рассказы ее в болезненно впечатлительном
и рано развившемся сердце больного ребенка.
Она внимательно выслушала мой
рассказ,
и помню, как ее черные, сверкающие больным, лихорадочным блеском глаза пристально
и неотступно следили за мной во все продолжение
рассказа. В комнате было уже темно.