Неточные совпадения
В этой смиренной, покорной торопливости бедного, дряхлого старика было столько вызывающего на жалость, столько такого, отчего иногда сердце точно перевертывается в груди, что вся публика, начиная с Адама Иваныча, тотчас же переменила
свой взгляд на
дело.
В короткое время
своего знакомства с Ихменевым он совершенно узнал, с кем имеет
дело, и понял, что Ихменева надо очаровать дружеским, сердечным образом, надобно привлечь к себе его сердце, и что без этого деньги не много сделают.
Николай Сергеич, за неимением кой-каких бумаг, а главное, не имея ни покровителей, ни опытности в хождении по таким
делам, тотчас же стал проигрывать в
своей тяжбе.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось и слова на мир, и раздраженный князь употреблял все усилия, чтоб повернуть
дело в
свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего
своего управляющего последний кусок хлеба.
Но беспрерывные новые слухи, объявления в журналах и наконец несколько похвальных слов, услышанных им обо мне от таких лиц, которым он с благоговением верил, заставили его изменить
свой взгляд на
дело.
Старик, любивший
своего милого Алешу как родного сына, почти каждый
день вспоминавший о нем, принял его с радостию.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив
свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом
деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и не спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь твои
дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
— Он, может быть, и совсем не придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего
дня он писал, что если я не дам ему слова прийти, то он поневоле должен отложить
свое решение — ехать и обвенчаться со мною; а отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это и совсем ничего… Что если он и вправду поехал к ней,Ваня?
Все это утро я возился с
своими бумагами, разбирая их и приводя в порядок. За неимением портфеля я перевез их в подушечной наволочке; все это скомкалось и перемешалось. Потом я засел писать. Я все еще писал тогда мой большой роман; но
дело опять повалилось из рук; не тем была полна голова…
Он как-то не по-обыкновенному мне обрадовался, как человек, нашедший наконец друга, с которым он может
разделить свои мысли, схватил меня за руку, крепко сжал ее и, не спросив, куда я иду, потащил меня за собою.
Чего доброго, не надоумил ли его господь и не ходил ли он в самом
деле к Наташе, да одумался дорогой, или что-нибудь не удалось, сорвалось в его намерении, — как и должно было случиться, — и вот он воротился домой, рассерженный и уничтоженный, стыдясь
своих недавних желаний и чувств, ища, на ком сорвать сердце за
свою же слабость,и выбирая именно тех, кого наиболее подозревал в таких же желаниях и чувствах.
Смотри, смотри, Ваня, — прибавил он, поспешно вынимая дрожащими руками из бокового
своего кармана бумаги, — вот тут выписки из нашего
дела!
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в то же время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после
своего преступления и что я один могу поддержать его), то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в чем
дело.
Вещи продолжали продаваться, Наташа продала даже
свои платья и стала искать работы; когда Алеша узнал об этом, отчаянию его не было пределов: он проклинал себя, кричал, что сам себя презирает, а между тем ничем не поправил
дела.
Для формы же он продолжал изъявлять
свое неудовольствие сыну: уменьшил и без того небогатое содержание его (он был чрезвычайно с ним скуп), грозил отнять все; но вскоре уехал в Польшу, за графиней, у которой были там
дела, все еще без устали преследуя
свой проект сватовства.
— Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша
своим звонким голосом. — Они думают, что все это, как и прежде… что я с пустяками приехал… Я вам говорю, что у меня самое интересное
дело. Да замолчите ли вы когда-нибудь!
— Ну, как не знать! — отозвалась Мавра, просунув к нам
свою голову, — все в три же первые
дня рассказал. Не тебе бы хитрить!
— Вы не ошибаетесь, — повторила Наташа, у которой пылало все лицо и глаза сияли каким-то странным блеском, точно вдохновением. Диалектика князя начинала производить
свое действие. — Я пять
дней не видала Алеши, — прибавила она. — Все это он сам выдумал, сам и исполнил.
Кроме того, ей очень хотелось объявить мне о
своих новых надеждах, возродившихся в ней со вчерашнего
дня, и об Николае Сергеиче, который со вчерашнего
дня прихворнул, стал угрюм, а между тем и как-то особенно с нею нежен.
И вчера и третьего
дня, как приходила ко мне, она на иные мои вопросы не проговаривала ни слова, а только начинала вдруг смотреть мне в глаза
своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла было
своими горячими пальчиками мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись. «Не может быть, чтоб она в самом
деле чувствовала ко мне такое отвращение, — подумал я. — Это ее манера, или… или просто бедняжка видела столько горя, что уж не доверяет никому на свете».
Все время, как я ее знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем
своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с
своею умершею матерью, о которой даже не могла вспоминать без боли, — несмотря на то, она редко была со мной наружу и, кроме этого
дня, редко чувствовала потребность говорить со мной о
своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
— Вы отказываетесь от
своего слова, — вскричала Наташа вне себя, — вы обрадовались случаю! Но знайте, что я сама, еще два
дня тому, здесь, одна, решилась освободить его от его слова, а теперь подтверждаю при всех. Я отказываюсь!
— Да зачем мне тебя колотить?
Дела, так спеши, у всякого бывает
свое непредвиденное. А только…
— Ну, так ведь
дело делом, а приятельская беседа
своим чередом.
— Хорошо, так и быть; я, брат, вообще употребляюсь иногда по иным
делам. Но рассуди: мне ведь иные и доверяются-то потому, что я не болтун. Как же я тебе буду рассказывать? Так и не взыщи, если расскажу вообще, слишком вообще, для того только, чтоб доказать: какой, дескать, он выходит подлец. Ну, начинай же сначала ты, про
свое.
Разумеется, ее
дело проиграно: князь настоит на
своем, и Алеша ее бросит.
— Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, может быть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала
свои мысли на этот счет; а это для меня главное руководство. Вы можете мне много помочь;
дело же крайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил уступить, как бы ни кончились все прочие
дела; вы понимаете? Но как, в каком виде сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй, меня же обидит за мое же добродушие и швырнет мне эти деньги назад.
Он замолчал и пытливо, с той же злобой смотрел на меня, придерживая мою руку
своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это
дело, почти никому не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его глазах. Он захохотал.
Вы знаете, с кем имеете
дело, ее вы любите, и потому я надеюсь теперь, что вы употребите все
свое влияние (а вы-таки имеете на нее влияние), чтоб избавить ее от некоторыххлопот.
Первые четыре
дня ее болезни мы, я и доктор, ужасно за нее боялись, но на пятый
день доктор отвел меня в сторону и сказал мне, что бояться нечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый доктор, давно знакомый мне старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезнь Нелли и который так поразил ее
своим Станиславом на шее, чрезвычайных размеров.
В первые
дни болезни она была со мной чрезвычайно нежна и ласкова; казалось, не могла наглядеться на меня, не отпускала от себя, схватывала мою руку
своею горячею рукой и садила меня возле себя, и если замечала, что я угрюм и встревожен, старалась развеселить меня, шутила, играла со мной и улыбалась мне, видимо подавляя
свои собственные страдания.
Нелли замолчала; я отошел от нее. Но четверть часа спустя она сама подозвала меня к себе слабым голосом, попросила было пить и вдруг крепко обняла меня, припала к моей груди и долго не выпускала меня из
своих рук. На другой
день, когда приехала Александра Семеновна, она встретила ее с радостной улыбкой, но как будто все еще стыдясь ее отчего-то.
С
своей стороны, старичок начал ездить к нам каждый
день, а иногда и по два раза в
день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем выздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он не мог прожить
дня, не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных.
Он был прав. Я решительно не знал, что делалось с нею. Она как будто совсем не хотела говорить со мной, точно я перед ней в чем-нибудь провинился. Мне это было очень горько. Я даже сам нахмурился и однажды целый
день не заговаривал с нею, но на другой
день мне стало стыдно. Часто она плакала, и я решительно не знал, чем ее утешить. Впрочем, она однажды прервала со мной
свое молчание.
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила, что не хочет и не может более жить со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и будет вести себя хорошо, будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю
свою речь дорогою, а может быть, и раньше) и что, наконец, будет послушна и хоть каждый
день будет принимать какие угодно порошки.
И, наконец, я вам позволил только немного гулять, в ясный
день, под надзором вашего благодетеля, а вы бросаете
своего благодетеля и бежите ко мне, тогда как вы должны беречь себя и… и… принимать лекарство.
Нелли не дала ему договорить. Она снова начала плакать, снова упрашивать его, но ничего не помогло. Старичок все более и более впадал в изумление и все более и более ничего не понимал. Наконец Нелли бросила его, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и выбежала из комнаты. «Я был болен весь этот
день, — прибавил доктор, заключая
свой рассказ, — и на ночь принял декокт…» [отвар (лат. decoctum)]
Старик с готовностью принялся за
дело: ему хотелось, во-первых, угодить
своей Анне Андреевне, а во-вторых, у него были
свои особые соображения…
Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда произносили при ней имя Ихменева. Старик начал
дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо
свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместо дочери?
Она как будто хотела нас удивить и испугать
своими капризами и дикими выходками, точно она в самом
деле перед нами хвалилась…
Она, может быть, хочет говорить с тобой, чувствует потребность раскрыть перед тобой
свое сердце, не умеет, стыдится, сама не понимает себя, ждет случая, а ты, вместо того чтоб ускорить этот случай, отдаляешься от нее, сбегаешь от нее ко мне и даже, когда она была больна, по целым
дням оставлял ее одну.
А потому я нарочно рассказывал как можно подробнее, стараясь предупредить все ее вопросы, тем более что ей самой в ее положении трудно было меня расспрашивать: легко ли в самом
деле, под видом равнодушия, выпытывать о совершенствах
своей соперницы?
Алеша довольно часто бывал у Наташи, но все на минутку; один раз только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входил он обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа так нежно, так ласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко мне он тоже начал ходить очень часто, почти каждый
день. Правда, он очень мучился, но не мог и минуты пробыть один с
своей тоской и поминутно прибегал ко мне за утешением.
— А что, к кому это ты тогда ходил, так высоко, вот помнишь, мы встретились, когда бишь это? — третьего
дня, кажется, — спросил он вдруг довольно небрежно, но все-таки как-то отводя от меня
свои глаза в сторону.
— Вы поняли, — продолжал он, — что, став женою Алеши, могли возбудить в нем впоследствии к себе ненависть, и у вас достало благородной гордости, чтоб сознать это и решиться… но — ведь не хвалить же я вас приехал. Я хотел только заявить перед вами, что никогда и нигде не найдете вы лучшего друга, как я. Я вам сочувствую и жалею вас. Во всем этом
деле я принимал невольное участие, но — я исполнял
свой долг. Ваше прекрасное сердце поймет это и примирится с моим… А мне было тяжелее вашего, поверьте!
Я давно уже, прямо и откровенно, объяснил ему все наше
дело,и он до того увлекся
своим добрым и благороднейшим чувством, что даже сам упрашивает меня теперь как можно скорее представиться вам…
Видно было, что ее мамашане раз говорила с
своей маленькой Нелли о
своих прежних счастливых
днях, сидя в
своем угле, в подвале, обнимая и целуя
свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
— Что ж, — заметил Николай Сергеич неровным голосом, с какою-то раздражительною резкостью, — что ж, твоя мать оскорбила
своего отца, и он за
дело отверг ее…
В настоящую минуту он силится подробно изложить мне одну литературную мысль, слышанную им
дня три тому назад от меня же, и против которой он, три
дня тому назад, со мной же спорил, а теперь выдает ее за
свою.