Неточные совпадения
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! —
сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над
собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Я промок, —
сказал он ей, только что ступив в комнату, — пойду-ка к
себе, а ты, Ваня, тут посиди. Вот с ним история случилась, с квартирой; расскажи-ка ей. А я сейчас и ворочусь…
— Вот он какой, —
сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на
себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
И уж одно то, что вы, имея такое влияние, такую, можно
сказать, власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться на
себе, уж одно это выказывает вас со стороны слишком хорошей.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем. Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и, может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само
собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам
сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— Знаю, знаю, что ты
скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати, то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от
себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
Я ведь
сказал тебе, что ты и все ваши ничего еще не
сказали мне такого же, что направило бы меня, увлекло бы за
собой.
— Странная девочка. Я уверен, что она сумасшедшая. Представьте
себе, сначала отвечала мне хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня… что-то хочет
сказать — не может. Признаюсь, я струсил, хотел уж бежать от нее, но она, слава богу, сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?
Итак, продолжаю: я хотел вам
сказать, мой бесценный Иван Петрович, что жить так, как вы живете, значит просто губить
себя.
Во-первых, мне так угодно, во-вторых, я не у
себя, а с вами…то есть я хочу
сказать, что мы теперь кутим,как добрые приятели, а в-третьих, я ужасно люблю капризы.
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то, что он боится
сказать и ни за что не
скажет людям, не только то, что он боится
сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому
себе, — то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
Заключу же так: вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, а я, может быть, только тем и виноват теперь, что откровеннеедругих и больше ничего; что не утаиваю того, что другие скрывают даже от самих
себя, как
сказал я прежде…
— И не пожалела ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы остались одни, — и не стыдно, не стыдно тебе! Нет, ты не добрая, ты и вправду злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить его до ворот и хоть два слова
сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я как будто еще видел перед
собой лицо Нелли, страшно побледневшее от моих упреков.
— Нет, Ваня, не то; ведь я не так глуп, чтоб задавать такие вопросы; но в том-то и дело, что я тут сам ничего не знаю. Я спрашиваю
себя и не могу ответить. А ты смотришь со стороны и, может, больше моего знаешь… Ну, хоть и не знаешь, то
скажи, как тебе кажется?
— Милая моя, —
сказал он, вздохнув, — я понимаю ваше горе; я знал, как будет тяжела вам эта минута, и положил
себе за долг посетить вас. Утешьтесь, если можете, хоть тем, что, отказавшись от Алеши, вы составили его счастье. Но вы лучше меня это понимаете, потому что решились на великодушный подвиг…
Но, обласкав и усадив Нелли подле
себя, старушка уже и не знала больше, что делать, и с наивным ожиданием стала смотреть на меня. Старик поморщился, чуть ли не догадавшись, для чего я привел Нелли. Увидев, что я замечаю его недовольную мину и нахмуренный лоб, он поднес к голове свою руку и
сказал мне отрывисто...
— Поди сюда, Нелли, —
сказал старик, протягивая наконец ей руку. — Сядь здесь, сядь возле меня, вот тут, — сядь! — Он нагнулся, поцеловал ее в лоб и тихо начал гладить ее по головке. Нелли так вся и затрепетала… но сдержала
себя. Анна Андреевна а умилении, с радостною надеждою смотрела, как ее Николай Сергеич приголубил наконец сиротку.
Дедушка ничего не
сказал, но повел меня на рынок и купил мне башмаки и велел тут же их надеть, а потом повел меня к
себе, в Гороховую, а прежде зашел в лавочку и купил пирог и две конфетки, и когда мы пришли,
сказал, чтоб я ела пирог, и смотрел на меня, когда я ела, а потом дал мне конфетки.
Я и
сказала: к дедушке, просить денег, и она обрадовалась, потому что я уже рассказала мамаше все, как он прогнал меня от
себя, и
сказала ей, что не хочу больше ходить к дедушке, хоть она и плакала и уговаривала меня идти.
— Так и надо, —
сказала Анна Андреевна, не смотря на Николая Сергеича и крепко прижимая к
себе Нелли, — так и надо с ним; твой дедушка был злой и жестокосердый…
— Вот в последний день, перед тем как ей умереть, перед вечером, мамаша подозвала меня к
себе, взяла меня за руку и
сказала: «Я сегодня умру, Нелли», хотела было еще говорить, но уж не могла.
Он сидел у
себя дома и ждал меня, и был такой страшный, худой, и
сказал, что он два дня ничего не ел и Азорка тоже, и очень на меня сердился и упрекал меня.
Она разорвала все связи, все документы; плюнула на деньги, даже забыла, что они не ее, а отцовы, и отказалась от них, как от грязи, как от пыли, чтоб подавить своего обманщика душевным величием, чтоб считать его своим вором и иметь право всю жизнь презирать его, и тут же, вероятно,
сказала, что бесчестием
себе почитает называться и женой его.
Ну, так я это читала, а еговсе-таки не простила, потому что когда мамаша умирала и еще могла говорить, то последнее, что она
сказала, было: «Проклинаю его»,ну так и я егопроклинаю, не за
себя, а за мамашу проклинаю…