Неточные совпадения
В то время, именно год назад, я еще сотрудничал по журналам, писал статейки и твердо верил, что мне удастся написать какую-нибудь большую, хорошую вещь. Я сидел тогда за большим романом; но дело все-таки кончилось тем, что я — вот засел теперь в больнице и, кажется, скоро умру. А коли скоро умру, то к чему
бы, кажется, и писать записки?
Ему же нужен был
такой управляющий, которому он мог
бы слепо и навсегда довериться, чтоб уж и не заезжать никогда в Васильевское, как и действительно он рассчитывал.
Николай Сергеич был один из тех добрейших и наивно-романтических людей, которые
так хороши у нас на Руси, что
бы ни говорили о них, и которые, если уж полюбят кого (иногда бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.
Он ожидал чего-то непостижимо высокого,
такого, чего
бы он, пожалуй, и сам не мог понять, но только непременно высокого; а вместо того вдруг
такие будни и все
такое известное — вот точь-в-точь как то самое, что обыкновенно кругом совершается.
И добро
бы большой или интересный человек был герой, или из исторического что-нибудь, вроде Рославлева или Юрия Милославского; а то выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире обсыпались; и все это
таким простым слогом описано, ни дать ни взять как мы сами говорим…
Слог
бы я выправил: я ведь хвалю, а что ни говори, все-таки мало возвышенного…
А все-таки я рада быть его рабой, добровольной рабой; переносить от него все, все, только
бы он был со мной, только б я глядела на него!
Полные небольшие пунцовые губы его, превосходно обрисованные, почти всегда имели какую-то серьезную складку; тем неожиданнее и тем очаровательнее была вдруг появлявшаяся на них улыбка, до того наивная и простодушная, что вы сами, вслед за ним, в каком
бы вы ни были настроении духа, ощущали немедленную потребность, в ответ ему, точно
так же как и он, улыбнуться.
Обидеть, обмануть его было
бы и грешно и жалко,
так же как грешно обмануть и обидеть ребенка.
Такие люди как
бы осуждены на вечное несовершеннолетие.
Наташа сказала правду: он мог
бы сделать и дурной поступок, принужденный к тому чьим-нибудь сильным влиянием; но, сознав последствия
такого поступка, я думаю, он
бы умер от раскаяния.
Я
бы сам этого никогда не выдумал; — не
так я рос, не
так меня воспитали.
Я рассчитывал на вас и вчера всю ночь обдумывал один роман,
так, для пробы, и знаете ли: могла
бы выйти премиленькая вещица.
Право, я
бы так поступил на их месте…
Ах, Наташа! тебя все полюбят, все; нет
такого человека, который
бы мог тебя не любить, — прибавил он в восторге.
К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, девочка, и если б это был даже сам Смит, то и он
бы, может быть, не
так испугал меня, как это странное, неожиданное появление незнакомого ребенка в моей комнате в
такой час и в
такое время.
— Да, это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как
бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты для нас был всегда как
бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я
так всегда думал. Старуха тоже… да! и ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за это, Ваня, как и мы оба, старики, благословляем и любим тебя… да!
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну,
так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал
бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Так ты поговори с ней, эдак знаешь, не от меня, а как
бы с своей стороны… урезонь ее… понимаешь?
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он
такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж
бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли?
Так он и с дочерью. Ведь простить-то
бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только
бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит,
так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил
бы хоть мой-то себя, простил
бы ее, мою голубку, да и привел
бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
— Господи, куда ехать! Да зачем
бы это в
такую даль! — не утерпела не сказать Анна Андреевна.
Так бывает иногда с добрейшими, но слабонервными людьми, которые, несмотря на всю свою доброту, увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что
бы то ни стало, даже до обиды другому, невиноватому и преимущественно всегда самому ближнему к себе человеку.
— Видишь, Ваня, — сказал он вдруг, — мне жаль, мне не хотелось
бы говорить, но пришло
такое время, и я должен объясниться откровенно, без закорючек, как следует всякому прямому человеку… понимаешь, Ваня?
Чувствительный и проницательный сердцем, Алеша, иногда целую неделю обдумывавший с наслаждением, как
бы ей что подарить и как-то она примет подарок, делавший из этого для себя настоящие праздники, с восторгом сообщавший мне заранее свои ожидания и мечты, впадал в уныние от ее журьбы и слез,
так что его становилось жалко, а впоследствии между ними бывали из-за подарков упреки, огорчения и ссоры.
Алеша чувствовал, что под этой лаской скрывается непреклонное, неизменное решение, и тосковал, — не
так, впрочем, как
бы он тосковал, если б не видал ежедневно Катерины Федоровны.
Идя к ней от Ихменевых, я тревожно угадывал, что
бы такое она хотела сказать мне?
Если б отец и простил, то все-таки он
бы не узнал меня теперь.
— Не изменились; все роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно
бы написать, пожалуй, и занимательно
бы вышло; да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее,
так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..
— Довольно
бы того хоть увидать, а там я
бы и сама угадала. Послушай: я ведь
так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь,
так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог
бы тебя с ней познакомить. Вот ты
бы мне все и рассказал про нее.
То есть, клянусь вам обоим, будь он зол со мной, а не
такой добрый, я
бы и не думал ни о чем.
Последний был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве был известен, да и то тем, что последние триста душ прожил, и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может быть, сами
бы землю пахали, как и есть
такие князья.
— Все, решительно все, — отвечал Алеша, — и благодарю бога, который внушил мне эту мысль; но слушайте, слушайте! Четыре дня тому назад я решил
так: удалиться от вас и кончить все самому. Если б я был с вами, я
бы все колебался, я
бы слушал вас и никогда
бы не решился. Один же, поставив именно себя в
такое положение, что каждую минуту должен был твердить себе, что надо кончить и что я долженкончить, я собрался с духом и — кончил! Я положил воротиться к вам с решением и воротился с решением!
Промедлить немного, и явились
бы искатели и отбили
бы у нас невесту; а нельзя было терять
такой случай, и, несмотря на то что Алеша еще слишком молод, я решился его сватать.
Пожалуйста, не подумайте, что я зашел к вам
так поздно именно потому, что завтра было
бы некогда, ни завтра, ни послезавтра.
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим
так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как
бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
Мы трое остались в большом смущении. Все это случилось
так неожиданно,
так нечаянно. Все мы чувствовали, что в один миг все изменилось и начинается что-то новое, неведомое. Алеша молча присел возле Наташи и тихо целовал ее руку. Изредка он заглядывал ей в лицо, как
бы ожидая, что она скажет?
Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил князь, все подслушала, но многого не поняла. Ей
бы хотелось угадать и расспросить. А покамест она смотрела
так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня
так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как
бы в раздумье.
— А коль интересуетесь,
так вы
бы лучше ее к себе взяли али место какое ей нашли, чем ей тут пропадать, — проговорила как
бы нехотя женщина, делая движение уйти от меня.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть
бы и литературные, и с виду не
такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты
бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
В Париж ездил, денег там видимо-невидимо убил, там
бы, может, и все просадил, да после дяди еще наследство получил и вернулся из Парижа;
так здесь уж и добивает остальное.
Он пошел к буфету и там, как
бы нечаянно, вдруг очутился вместе с тем парнем в поддевке, которого
так бесцеремонно звали Митрошкой.
На презрение человека низкого она, конечно, отвечала
бы только презрением, но все-таки болела
бы сердцем за насмешку над тем, что считала святынею, кто
бы ни смеялся.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное дело, мне показалось, что она вовсе не
так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой вопрос: был ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как
бы в раздумье.
— Да уж
так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел
бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
—
Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и скажу: нет дома. — И она с лукавством посмотрела на меня, как
бы приговаривая: «Вот ведь как это просто делается!»
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу.
Так же
бы и ты мне помогла, когда
бы мне было худо. Но ты не хочешь
так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если
так, то это стыдно, Елена.
— А то
такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня
так уж и со мной говорить не хочет. Хоть
бы ты его повидал. Я уж и отойти от нее не смею.
— А,
так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще
бы ты минут пять не пришел, я
бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к деду пришла, не зная, что он умер.