Неточные совпадения
Князь приехал в Васильевское, чтоб прогнать своего управляющего, одного блудного немца,
человека амбиционного, агронома, одаренного почтенной сединой, очками и горбатым носом, но, при всех этих преимуществах, кравшего без стыда и цензуры и сверх
того замучившего нескольких мужиков.
Николай Сергеич был один из
тех добрейших и наивно-романтических
людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них, и которые, если уж полюбят кого (иногда бог знает за что),
то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.
И добро бы большой или интересный
человек был герой, или из исторического что-нибудь, вроде Рославлева или Юрия Милославского; а
то выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире обсыпались; и все это таким простым слогом описано, ни дать ни взять как мы сами говорим…
Ну, положим, хоть и писатель; а я вот что хотел сказать: камергером, конечно, не сделают за
то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в
люди пройти; ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Ведь сделаться семейным
человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик…
то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как и другие… ну, там семейные
люди.
В иных натурах, нежно и тонко чувствующих, бывает иногда какое-то упорство, какое-то целомудренное нежелание высказываться и выказывать даже милому себе существу свою нежность не только при
людях, но даже и наедине; наедине еще больше; только изредка прорывается в них ласка, и прорывается
тем горячее,
тем порывистее, чем дольше она была сдержана.
Так бывает иногда с добрейшими, но слабонервными
людьми, которые, несмотря на всю свою доброту, увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что бы
то ни стало, даже до обиды другому, невиноватому и преимущественно всегда самому ближнему к себе
человеку.
— Если он говорил искренно,
то, по-моему, он
человек вполне благородный.
Он долго глядел на меня с сильным чувством расслабленного от вина
человека. Впрочем, он и без
того был чрезвычайно добрый
человек.
Но у меня остались прежние сношения; могу кой о чем разведать, с разными тонкими
людьми перенюхаться; этим и беру; правда, в свободное,
то есть трезвое, время и сам кой-что делаю, тоже через знакомых… больше по разведкам…
— Послушай, Ваня, а ведь так всегда бывает, что вот если сначала
человек не понравится,
то уж это почти признак, что он непременно понравится потом. По крайней мере, так всегда бывало со мною.
— Неужели можно так волноваться из-за
того только, что дурной
человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает! — сказал я.
На презрение
человека низкого она, конечно, отвечала бы только презрением, но все-таки болела бы сердцем за насмешку над
тем, что считала святынею, кто бы ни смеялся.
Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых
людей. Если она уж раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое же платье,
то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него теперь, когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.
Отвечаю: во-первых, для
того, что не хочу дать восторжествовать низкому и коварному
человеку, а во-вторых, из чувства самого обыкновенного человеколюбия.
— И Алеша мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! — сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают
человека. Я боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти, а помещает
ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда подумаю о его будущности, а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она будет его женой…
Ты встречаешь меня с восторгом, ты вся проникнута новым положением нашим, ты хочешь говорить со мной обо всем этом; ты грустна и в
то же время шалишь и играешь со мной, а я — такого солидного
человека из себя корчу!
Если я знаю, что мое убеждение справедливо, я преследую его до последней крайности; и если я не собьюсь с дороги,
то я честный
человек.
Она с ними имеет сношения, а
те — просто необыкновенные
люди!
Там было
человек двенадцать разного народу — студентов, офицеров, художников; был один писатель… они все вас знают, Иван Петрович,
то есть читали ваши сочинения и много ждут от вас в будущем.
Целый год думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим: и
люди похвалят, и самим любо будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не стоит
того; ему бы все в грязном ходить.
— Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел с тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. «Вот, говорит, есть
человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат, четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на
том свете сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски? Я и употребил стратагему [военную хитрость]: написал, что, дескать, такое дело, что если не придешь,
то все наши корабли потонут.
У старика была дочь, и дочь-то была красавица, а у этой красавицы был влюбленный в нее идеальный
человек, братец Шиллеру, поэт, в
то же время купец, молодой мечтатель, одним словом — вполне немец, Феферкухен какой-то.
— Мне кажется, если два
человека хотят помириться,
то…
— Так я и всегда делаю, — перебила она, очевидно спеша как можно больше наговориться со мною, — как только я в чем смущаюсь, сейчас спрошу свое сердце, и коль оно спокойно,
то и я спокойна. Так и всегда надо поступать. И я потому с вами говорю так совершенно откровенно, как будто сама с собою, что, во-первых, вы прекрасный
человек, и я знаю вашу прежнюю историю с Наташей до Алеши, и я плакала, когда слушала.
— Вы не ошиблись, — прервал я с нетерпением (я видел, что он был из
тех, которые, видя
человека хоть капельку в своей власти, сейчас же дают ему это почувствовать. Я же был в его власти; я не мог уйти, не выслушав всего, что он намерен был сказать, и он знал это очень хорошо. Его тон вдруг изменился и все больше и больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). — Вы не ошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право, не стал бы сидеть… так поздно.
Ну как в самом деле сказать
человеку грубость прямо в глаза, хотя он и стоил
того и хотя я именно и хотел сказать ему грубость?
Конечно, один ваш писатель даже, помнится, сказал где-то: что, может быть, самый великий подвиг
человека в
том, если он сумеет ограничиться в жизни ролью второго лица…
Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только
то, что он боится сказать и ни за что не скажет
людям, не только
то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и
то, в чем боится подчас признаться самому себе, —
то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться.
—
То есть просто пьян. И это может быть. «Охмелели!» —
то есть это понежнее, чем пьян. О преисполненный деликатностей
человек! Но… мы, кажется, опять начали браниться, а заговорили было о таком интересном предмете. Да, мой поэт, если еще есть на свете что-нибудь хорошенькое и сладенькое, так это женщины.
Нет, мой друг: если вы истинный человеколюбец,
то пожелайте всем умным
людям такого же вкуса, как у меня, даже и с грязнотцой, иначе ведь умному
человеку скоро нечего будет делать на свете и останутся одни только дураки.
Кстати: посмотрите хоть уж на одно
то, как живучи такие
люди, как мы.
— И вы достигли вашей цели, — сказал я, дрожа от волнения. — Я согласен, что ничем вы не могли так выразить передо мной всей вашей злобы и всего презрения вашего ко мне и ко всем нам, как этими откровенностями. Вы не только не опасались, что ваши откровенности могут вас передо мнойкомпрометировать, но даже и не стыдились меня… Вы действительно походили на
того сумасшедшего в плаще. Вы меня за
человека не считали.
Тем страннее шел к ее лицу шаловливый вид и задорные блестящие взгляды, очень удивлявшие доктора, самого добрейшего из всех немецких
людей в Петербурге.
— Добрые
люди и не ждут, чтоб им прежде делали, Нелли. Они и без этого любят помогать
тем, кто нуждается. Полно, Нелли; на свете очень много добрых
людей. Только твоя-то беда, что ты их не встречала и не встретила, когда было надо.
— Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А
того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого
человека, которого вы обирали, да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил
тот, которого она любила и для которого ушла от отца. Он сын
того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой
человек!
— Да, он злой
человек. Он ненавидел Наташу за
то, что его сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец уже был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный дом, и смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
— Ее мать была дурным и подлым
человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а
тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый
человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года
тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
А капитанша по домам ходила, тоже и на улице
людей хороших останавливала и просила,
тем и жила.
Александр Петрович, конечно, милейший
человек, хотя у него есть особенная слабость — похвастаться своим литературным суждением именно перед
теми, которые, как и сам он подозревает, понимают его насквозь. Но мне не хочется рассуждать с ним об литературе, я получаю деньги и берусь за шляпу. Александр Петрович едет на Острова на свою дачу и, услышав, что я на Васильевский, благодушно предлагает довезти меня в своей карете.
— Ну, и заревел сейчас: «что ты!»
То есть ровно ничего говорить нельзя с этими
людьми! — вскричал он, неистово махнув рукой. — Я разве говорил тебе что-нибудь положительно, легкомысленная ты голова? Говорил я тебе, что она доказанная законнаякнязева дочь? Говорил или нет?..
— Да ведь ты сам знаешь, что она дочь князя, — отвечал он, глядя на меня с какою-то злобною укоризною, — ну, к чему такие праздные вопросы делать, пустой ты
человек? Главное не в этом, а в
том, что она знает, что она не просто дочь князя, а законнаядочь князя, — понимаешь ты это?