Неточные совпадения
— Ну,
вот изволишь видеть! Когда мы с
тобой увидимся? Пожалуйста mon cher, обедаем вместе.
Ты можешь ехать к Радугиной вечером.
Вот то-то и беда,
ты не умеешь ничем забавляться.
—
Вот изволишь видеть: твоя Полина слишком… как бы
тебе сказать?.. слишком… небесна, а я слыхал, что эти неземные девушки редко делают своих мужей счастливыми. Мы все люди как люди, а им подавай идеал. Пока
ты еще жених и страстный любовник…
— Конечно, мой друг!
тебе все-таки приличнее быть ее мужем, чем всякому другому;
ты бледен, задумчив, в глазах твоих есть также что-то туманное, неземное.
Вот я, с моей румяной и веселой рожей, вовсе бы для нее не годился. Но, кажется, за нами пришли? Что? Завтрак готов?
— Вестимо.
Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел еще за околицу выехать, а он и ну понукать; так, знашь
ты, кричма и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не так, — подумал я про себя, — вишь, какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои, как их поморишь, так и почты не на чем справлять будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
—
Вот то-то же! Вишь
ты, сам какой задорный, Андрюха!
— Да, слышь
ты, глупая голова! Ведь за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну,
вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы! мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на
тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.
Вот, третьего дня, повез я под вечер проезжего — знашь
ты, какой-то не русской, не то француз, не то немец — леший его знает, а по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку.
— Полно, Андрюха, ершиться-то, — перервал ямщик в армяке. — Савельич бает правду. Вестимо,
ты мотыга;
вот уж с месяц, как взял у меня три рубля, а и в помине о них нет…
— Ай да Прошка!
Вот это по-нашенски! Лихо! Эй
ты, закатывай!..
—
Ты врешь!
Вот уж с час, как мы выехали с последней станции.
— Христос с
тобой!.. что
ты испугался? Все, слава богу, здоровы. Они поехали в город с визитом —
вот к его жене.
—
Вот то-то же, братец! Я слышал, что губернатор объезжает губернию: теперь
тебе и горюшка мало, а он, верно, в будущем месяце заедет в наш город и у меня будет в гостях, — примолвил с приметной важностию Ижорской. — Он много наслышался о моей больнице, о моем конском заводе и о прочих других заведениях. Ну что ж? Праздников давать не станем, а запросто, милости просим!
— Слышишь, Владимир? — сказал Ижорской. —
Вот умной-то малый! Книги — дрянь! Ах
ты, безграмотный!.. Посмотри-ка, сколько у меня этой дряни!
— Береги, Рославлев, береги! — закричал Ижорской. —
Вот он!.. О-ту его!.. Постой, братец! Куда
ты, пострел? Постой!.. не туда, не туда!..
— Возьми, мой друг, с собой зонтик, — сказала Лидина Полине, которая решилась наконец оставить на несколько времени больную. —
Вот тот, что я купила
тебе — помнишь, в Пале-Рояле? Он больше других и лучше закроет
тебя от солнца.
— Ну
вот! я знала, что
ты рассердишься.
—
Вот что! Да ведь
ты хотел принять его запросто?
— Да, братец! Я бить не люблю, и в наш век какой порядочной человек станет драться? У меня
вот как провинился кто-нибудь — на машину! Завалил ему ударов пять, шесть, так впредь и будет умнее; оно и памятно и здорово. Чему ж
ты смеешься, Сурской? конечно, здорово. Когда еще у меня не было больных и домового лекаря, так я от всех болезней лечил машиною.
— На сенокос!.. Нашел время косить, скотина! Ну
вот, братец! — продолжал хозяин, обращаясь к Сурскому, — толкуй с этим народом!
Ты думаешь о деле, а он косить. Сейчас выслать всю барщину в сад. Слышишь?
— Да что ж, я не дождусь лекаря? — продолжал Ижорской. — Трошка! ступай скажи ему, что я его два часа уж дожидаюсь… А
вот и он… Помилуй, батюшка, Сергей Иванович!
Тебя не дозовешься.
— Да кто
тебе сказал, что он выздоровел? с чего
ты взял?.. Взможно ли — ни одного больного! Ну
вот, господа, заводи больницы!.. ни одного больного!
— Порядком же она
тебя помаила. Да и
ты, брат! — не погневайся — зевака. Известное дело, невеста сама наскажет: пора-де под венец! Повернул бы покруче, так дело давно бы было в шляпе. Да
вот никак они едут. Ну что стоишь, Владимир? Ступай, братец! вынимай из кареты свою невесту.
Как
ты думаешь, Рославлев? не лучше ли и нам не сердиться на наших полупросвещенных умниц, а говорить про себя: «Что еще на них взыскивать — дети! как подрастут, так поумнеют!» Но
вот, кажется, идет хозяин.
— И, мой друг, кому придет в голову, что у
тебя больные по наряду? Перемешали надписи,
вот и все тут.
— Ненадолго, мой друг! мы скоро увидимся. Но
вот, кажется, Лидина с дочерьми. Они идут сюда.
Ты скажешь им?..
— Chére enfant!.. — вскричала она, — что с
тобой сделалось?.. Ах, она ничего не чувствует!.. Полюбуйтесь, сударь!..
вот следствия вашего упрямства… Полина, друг мой!.. Боже мой! она не приходит в себя!.. Нет, вы не человек, а чудовище!.. Стоите ли вы любви ее!.. О, если б я была на ее месте!.. Ah, mon dieu! [Ах, бог мой! (франц.)] она не дышит… она умерла!.. Подите прочь, сударь, подите!.. Вы злодей, убийца моей дочери!..
— Постой!.. Так точно…
вот, кажется, за этим кустом говорят меж собой наши солдаты… пойдем поближе.
Ты не можешь себе представить, как иногда забавны их разговоры, а особливо, когда они уверены, что никто их не слышит. Мы привыкли видеть их во фрунте и думаем, что они вовсе не рассуждают. Послушай-ка, какие есть между ними политики — умора, да и только! Но тише!.. Не шуми, братец!
Он заговорит по-своему;
ты скажешь: «Добре, добре!» — а там и спросишь: бруту, биру [хлеба, пива (нем.)], того, другого; станет отнекиваться, так закричишь: «Капут!»
Вот он тотчас и заговорит: «Русишь гут» [«Русский хорош (нем.)!»], а
ты скажешь: «Немец гут!» — дело дойдет до шнапсу [водки (нем.)], и пошли пировать.
— Ну,
вот видишь ли, мой друг! — продолжал Сурской, обняв Рославлева, — я не обманул
тебя, сказав, что мы скоро с
тобой увидимся.
—
Вот тебе раз! — вскричал Рославлев, — а мы не успели и поужинать.
— В самом деле, — сказал Зарецкой, — ступай лечиться к своей невесте. Видишь ли, мое предсказание сбылось:
ты явишься к ней с Георгиевским крестом и с подвязанной рукою. Куда
ты счастлив, разбойник! Ну, что за прибыль, если меня ранят? К кому явлюсь я с распоранным рукавом? Перед кем стану интересничать? Перед кузинами и почтенной моей тетушкой? Большая радость!.. Но
вот, кажется, и на левом фланге угомонились. Пора: через полчаса в пяти шагах ничего не будет видно.
«Что
ты, братец? — спросил я, — где барин?»
Вот он собрался с духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у него отнялся: уж он мямлил, мямлил, насилу поняли, что в кладбищной церкви мертвецы пели всенощную, что вы пошли их слушать, что вдруг у самой церкви и закричали и захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской топот; что один мертвец, весь в белом, перелез через плетень, затянул во все горло: со святыми упокой — и побежал прямо к телеге; что он, видя беду неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода творил молитву.
— Смотри, смотри, братец!.. опять зацепил шпорами… Ну!
вот тебе и раз!.. Да подними его, Ильменев! Видишь, он справиться не может.
— Оно, конечно, какой
ты адъютант! Тут надобен провор.
Вот дело другое — Ильменев: он человек военной; да грамоте-то мы с ним плохо знаем. Ну, что ж приказ?
— Так
вот что! — вскричал Буркин. — Ах
ты жидомор! по
тебе пусть французы берут Москву, лишь только бы твое Щелкоперово осталось цело.
— В самом деле! Ах, батюшки светы!
Вот диковинка-то! Ну, видно, по пословице: не велика птичка, да ноготок востер! Ах
ты, господи боже мой! в рекруты не годится, а каких дел наделал!
— Слышишь, Мавра Андреевна? Эх, матушка!..
Вот до чего
ты довела меня на старости!.. Пошла, сударыня, пошла!
— Мы перечтем их после, — сказал Зарецкой, пособляя одеваться Рославлеву. — На
вот твою казну… Ну что ж? Положи ее в боковой карман —
вот так!.. Ну, Владимир, как
ты исхудал, бедняжка!
— И с которой, несмотря на это, даже и
ты не захочешь расстаться! — перервал с улыбкою Зарецкой. — Полно, братец! Вы все, чувствительные меланхолики, пренеблагодарные люди: вечно жалуетесь на судьбу.
Вот хоть
ты; я желал бы знать, казалась ли
тебе жизнь каторгою, когда
ты был уверен, что Полина
тебя любит?
— Да разве от этого
ты менее был счастлив?
Вот то-то и есть, господа! Пока все делается по-вашему, так вы еще и туда и сюда; чуть не так, и пошли поклепы на бедную жизнь, как будто бы век не было для вас радостной минуты.
— Славно, детушки! — вскричал сержант, — знатно!
вот так!.. Саржируй! то есть заряжай проворней, ребята. Ай да Герасим!… другова-то еще!.. Смотри,
вот этого-то, что юлит впереди!.. Свалил!.. Ну, молодец!.. Эх, брат! в фанагорийцы бы
тебя!..
— Что за спажинки?.. Неужели
ты не знаешь?.. Да бишь, виноват!.. совсем забыл: ведь вы, кавалеристы, народ модный, воспитанный, шаркуны!
Вот кабы я заговорил с
тобой по-французски, так
ты бы каждое слово понял… У нас на Руси зовут спажинками успенской пост.
— Слушай, Зарядьев: мы приятели, но если
ты в другой раз сделаешь мне такой глупой вопрос, то я пущу в
тебя вот этой кружкою. Разве русской офицер и кавалерист может струсить в деле?
—
Вот еще какой сердечкин! — перервал охриплый бас с громким хохотом. — Небось
ты по головке бы его погладил?
Страдать, умереть вместе с
тобою —
вот одно, что может оправдать меня в собственных глазах моих».
«Бедная Полина! — сказал он, всхлипывая, —
вот все, что от
тебя осталось!» Когда душа его несколько поуспокоилась, он начал читать следующее: «Друг мой!
— Кто ж виноват, если
ты не читал в ней ни особенных замечаний, ни наставлений, например, как обращаться с русскими дамами… А!
вот несколько слов о Москве… Ого!..
вот что! Ну, видно, мои друзья французы не отстанут никогда от старой привычки мешаться в чужие дела. Послушай: Enfin Moscou renaît de sa cendre, grâce aux Français qui pré sident à sa reconstruction [Наконец Москва возрождается из пепла благодаря французам, которые руководят ее восстановлением (франц.)].