Неточные совпадения
—
Так что ж, сударь?..
Не прикажете
ли мне, потому что я несколькими годами вас старее,
не сметь любоваться ничем прекрасным?
— Так-с!.. да старое-то мы знаем;
не слышно
ли чего-нибудь поновее?
— Англия! — вскричал француз. — Да что
такое Англия? И можно
ли назвать европейским государством этот ничтожный остров, населенный торгашами? Этот христианской Алжир, который скоро
не будет иметь никакого сообщения с Европою. Нет, милостивый государь! Англия
не в Европе: она в Азии; но и там владычество ее скоро прекратится. Индия ждет своего освободителя, и при первом появлении французских орлов на берегах Гангеса раздастся крик свободы на всем Индийском полуострове.
Так что ж, сударь!
не прикажете
ли за это вызывать на дуель каждого парижского лоскутника, который из насущного хлеба пишет и печатает свои бредни?
—
Не беспокойся! — перервал князь Радугин, садясь на диван. — Я заехал к тебе на минуту, рассказать одну презабавную историю, и очень рад, что застал у тебя этих господ.
Так и быть!.. Дурно
ли, хорошо
ли, а расскажу этот анекдот по-французски: пускай и они посмеются вместе со мною… Ecoutez, messieurs! [Послушайте, господа! (франц.)] — примолвил Радугин по-французски. — Хотите
ли, я вам расскажу презабавную новость?
— Скажи, пожалуйста, Александр, — спросил Рославлев, — давно
ли ты сделался
такой неженкой? Когда мы служили с тобой вместе, ты
не знал устали и готов был по целым суткам
не сходить с коня.
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж знаешь
ли, мой друг? Хоть я
не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне было веселее, когда я служил. Почему знать? Может быть, скоро понадобятся офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ; что и говорить, славная нация! А как подумаешь,
так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет война, я пойду опять в гусары.
— За что мы деремся?.. — перервал офицер. — Да
так, мне надоела физиономия вашего приятеля. Отмеривай пять шагов, — продолжал он, обращаясь к кавалеристу, —
Не угодно
ли и вам потрудиться?
— Ой
ли!
так тебя, брат, поколотили! Уж
не почтальон
ли, что ты вчера возил?
— Ну да! А ты, Андрей, с дуру-та уши и развесил. Бонапарт? Да знаете
ли, православные, кто
такой этот Бонапарт! Иль никто из вас
не помнит, что о нем по всем церквам читали? Ведь он антихрист!
— Эх, Ваня, Ваня! Да есть
ли земля, где б поборов
не было? Что вы верите этим нехристям; теперь-то они
так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться,
так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.
— Видно, брат, земля голодная — есть нечего. Кабы
не голод,
так черт
ли кого потащит на чужую сторону! а посмотри-ка, сколько их к нам наехало: чутьем знают, проклятые, где хлебец есть.
—
Так чего же лучше? Пусть он дожидается лошадей и приедет завтра; а вы
не хотите
ли доехать до Москвы вместе со мною?
Так не лучше
ли бы, сударь, и ворота держать на запоре, и собакам-та
не прикидываться волками; волк бы жил да жил у себя в лесу, а овцы были бы целы!
— Кто и говорит, батюшка! Чуждаться и носить на руках — два дела разные. Чтоб нам
не держаться русской пословицы: как аукнется,
так и откликнется!.. Как нас в чужих землях принимают,
так и нам бы чужеземцев принимать!.. Ну, да что об этом говорить… Скажите-ка лучше, батюшка, точно
ли правда, что Бонапартий сбирается на нас войною?
— И, сударь! Придет беда,
так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ! То
ли еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль,
так нас и
не узнаешь!
— Помилуйте, сударь! да если я
не потешу Владимира Сергеевича,
так не прикажите меня целой месяц к корыту подпускать. Смотрите, молодцы! держать ухо востро! Сбирай стаю. Да все
ли довалились?.. Где Гаркало и Будило? Ну что ж зеваешь, Андрей, — подай в рог. Ванька! возьми своего полвапегова-то кобеля на свору; вишь, как он избаловался — все опушничает. Ну, ребята, с богом! — прибавил ловчий, сняв картуз и перекрестясь с набожным видом, — в добрый час! Забирай левее!
— Терешка! — сказал Ижорской стремянному, который отдал свою лошадь Рославлеву, — ступай в липовую рощу, посмотри, раскинут
ли шатер и пришла
ли роговая музыка; да скажи, чтоб чрез час обед был готов. Ну, любезные! — продолжал он, обращаясь к Рославлеву, —
не думал я сегодня заполевать
такого зверя. Вчера Оленька раскладывала карты, и все выходило, что ты прежде недели
не будешь. Как они обрадуются!
— Это правда, — перервала Лидина, — она
так измучилась, chére enfant! [дорогое дитя! (франц.)] Представьте себе: бедняжка почти все ночи
не спала!.. Да, да, mon ange! [мой ангел! (франц.)] ты никогда
не бережешь себя. Помнишь
ли, когда мы были в Париже и я занемогла? Хотя опасности никакой
не было… Да, братец! там
не так, как у вас в России: там нет болезни, которой бы
не вылечили…
— Подлинно, сударь, вы столбовой русской боярин! — сказал Ильменев, взглянув с подобострастием на Ижорского. — Чего у вас нет! Гости
ли наедут — на сто человек готовы постели; грунтовой сарай на целой десятине, оранжереям конца нет, персиков, абрикосов, дуль, всякого фрукта… Господи боже мой!.. ешь —
не хочется! Истинно куда ни обернись — все барское! В лакейскую, что ль, заглянешь?
так, нечего сказать, глаза разбегутся — целая барщина; да что за народ?.. молодец к молодцу!
— Между тобой и женихом твоим.
Не думаешь
ли, что он будет досадовать, если ты переменишь твое решение? Я, право,
не узнаю тебя, Полина; ты с некоторого времени стала
так странна,
так причудлива!..
Не упрямься, мой друг! Подумай, как ты огорчишь этим маменьку, как это неприятно будет Сурскому, как рассердится дядюшка…
— Ну
так и есть! — сказал он, наконец, с досадою, — я
не вижу и половины мужиков! Эй, Трошка! беги скорей в сад, посмотри: всю
ли барщину выгнали на работу?
—
Не знаете
ли вы, что
такое? — спросил Сурской.
Как ты думаешь, Рославлев?
не лучше
ли и нам
не сердиться на наших полупросвещенных умниц, а говорить про себя: «Что еще на них взыскивать — дети! как подрастут,
так поумнеют!» Но вот, кажется, идет хозяин.
— Нет, Николай Степанович, пей кто хочет, а я
не стану — душа
не примет. Веришь
ли богу, мне все французское
так опротивело, что и слышать-то о нем
не хочется. Разбойники!..
— А,
так она его читала?
Не правда
ли, что оно бойко написано? Я уверен был вперед, что при чтении этого красноречивого послания русское твое сердце забьет
такую тревогу, что любовь и места
не найдет. Только в одном ошибся: я думал, что ты прежде женишься, а там уж приедешь сюда пировать под картечными выстрелами свою свадьбу: по крайней мере я на твоем месте непременно бы женился.
Все наши дамы в
таком порядке, что любо посмотреть: с утра до вечера готовят для нас корпию и перевязки; по-французски
не говорят, и даже родственница твоя, княгиня Радугина, — поверишь
ли, братец? — прескверным русским языком вот
так французов и позорит.
— Мало
ли что мы знаем! Эх, Ваня! как бы
не чарочка сгубила молодца,
так я давно бы был уж унтером.
—
Не стыдно
ли тебе, Владимир Сергеевич,
так дурачиться? Ну что за радость, если тебя убьют, как простого солдата? Офицер должен желать, чтоб его смерть была на что-нибудь полезна отечеству.
—
Так что ж? Пускай целят.
Не правда
ли, что порядочный человек и храбрый офицер постыдится вызывать на поединок своего товарища в то время, когда быть раненным на дуели есть бесчестие?..
— Постойте!
Не правда
ли, что одному только фанфарону,
не понимающему, что
такое истинная храбрость, позволительно насмехаться над тем, кто отказывается от дуели за несколько часов до сражения?
— А черт его знает — полковник
ли он, или нет! Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились,
так не узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу;
так какой, склад русской барыне водить с ним компанию?
— Постой-ка, — сказал ямщик Егору, — уж
не овраг
ли это? Придержи-ка, брат, лошадей, а я пойду посмотрю. — Он сделал несколько шагов вперед меж частого кустарника и закричал: — Ну
так и есть — овраг!
— Что делать, батюшка? — сказал ямщик, — лошадки-то больно напугались. Смотри-ка, сердечные,
так дрожкой и дрожат. Уж
не переждать
ли нам здесь? А то, сохрани господи, шарахнутся да понесут по лесу,
так косточек
не сберешь.
—
Так, верно, теперь и на барском дворе почивают.
Не проехать
ли нам, сударь, в дом к Николаю Степановичу?!
— Помилуйте, сударь! Да здесь слыхом
не слыхать о французах.
Не казаки
ли шалят?.. Говорят, здесь их целые партии разъезжают. Ну вот, изволите видеть? Вон из-за леса-то показались, с пиками. Ну,
так и есть — казаки.
— Да, он лечит теперь и руку и сердце подле своей невесты, верст за пятьдесят отсюда. Однако ж знаешь
ли что? Если в гостиной диваны набиты
так же, как здесь стулья, то на них славно можно выспаться. Мы почти всю ночь ехали, и
не знаю, как ты, а я очень устал.
— Да что это они
так расшумелись? — перервал Зарецкой. — Вон еще бегут из Никольской улицы… уж
не входят
ли французы?.. Эй, любезный! — продолжал он, подъехав к одному молодому и видному купцу, который, стоя среди толпы, рассказывал что-то с большим жаром, — что это народ
так шумит?
— Ах он негодяй! — вскричал Зарядьев. — Вот то-то и дело, забрил бы ему лоб,
так небось
не стал бы переводить наполеоновских манифестов. Купец!.. да и пристало
ли ему, торгашу, знать по-французски? Видишь, все полезли в просвещенные люди!
— Полно,
так ли? Вы, казаки, дележа
не любите. Ну, ступай! Хозяйка! подай-ка нам два стакана; да, чай, хлебец у тебя водится?
— Постойте! — сказал генерал, — если они
так спокойны, то, верно, знают, как выйти из этого огненного лабиринта. Эй, голубчик! — продолжал он довольно чистым русским языком, подойдя к мастеровому, —
не можешь
ли ты вывести нас к Тверской заставе?
— Ну, Владимир! — сказал он, дослушав рассказ своего друга, — теперь я понимаю, отчего побледнел Сеникур, когда вспомнил о своем венчанье… Ах, батюшки! да знаешь
ли, что из этого можно сделать
такую адскую трагедию à la madam Радклиф [в стиле мадам Радклиф (франц.)], что у всех зрителей волосы станут дыбом! Кладбище… полночь… и вдобавок сумасшедшая Федора… какие богатые материалы!.. Ну, свадебка!.. Я
не охотник до русских стихов, а поневоле вспомнишь Озерова...
Когда вы, народ молодой, себя
не жалеете,
так мне
ли, старику, торговаться; да каково подумать, что эти злодеи наругаются над моей седой головою?
— Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а
не русские? Знаешь
ли, как это
не по нутру нашим мужичкам? Что, дескать, за притча
такая? Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому говорит.
— Что ты, сумасшедший, перестань! — шепнул сержант, дернув за рукав своего соседа. — Православные! — продолжал он, — послушайтесь меня, старика: чтоб
не было оглядок,
так не лучше
ли его хорошенько допросить?
— Погодите, братцы! — заговорил крестьянин в синем кафтане, — коли этот полоненник доподлинно
не русской,
так мы
такую найдем улику, что ему и пикнуть неча будет.
Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на все смышлены, только бога-то
не знают. Помните
ли, ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был
ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
—
Так и на этом
не будет, коли он француз; а если православный,
так носит крест —
не правда
ли?
— Эх, худо дело! — шепнул сержант. — Ваше благородие! — продолжал он, обращаясь к Рославлеву, —
не принять
ли вам команды? Вы человек военный,
так авось это наших ребят покуражит. Эй, братцы, сюда! слушайте его благородия!
—
Так что ж, ребята? — подхватил семинарист, — хоть покоримся, хоть нет, а все нам от них милости никакой
не будет: мало
ли мы их передушили!
— А если б и дали, — возразил Рославлев, —
так не грешно
ли вам будет выдать руками жен и детей ваших? Эх, братцы! уж если вы начали служить верой и правдой царю православному,
так и дослуживайте! Что нам считать, много
ли их? Наше дело правое — с нами бог!