Неточные совпадения
Скрижаль… Вот сейчас со стены у меня в комнате сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у
древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя,
о Скрижаль,
о сердце и пульс Единого Государства.
Да, этот Тэйлор был, несомненно, гениальнейшим из
древних. Правда, он не додумался до того, чтобы распространить свой метод на всю жизнь, на каждый шаг, на круглые сутки — он не сумел проинтегрировать своей системы от часу до 24. Но все же как они могли писать целые библиотеки
о каком-нибудь там Канте — и едва замечать Тэйлора — этого пророка, сумевшего заглянуть на десять веков вперед.
[Разумеется, речь идет не
о «Законе Божьем»
древних, а
о законе Единого Государства.]
— Понимаете («п» — фонтан) —
древняя легенда
о рае…
Отчего — ну отчего целых три года я и
О — жили так дружески — и вдруг теперь одно только слово
о той, об… Неужели все это сумасшествие — любовь, ревность — не только в идиотских
древних книжках? И главное — я! Уравнения, формулы, цифры — и… это — ничего не понимаю! Ничего… Завтра же пойду к R и скажу, что —
Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители,
о которых мечтали
древние. Как много из того,
о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.
Так же смешно и нелепо, как то, что море у
древних круглые сутки тупо билось
о берег, и заключенные в волнах силлионы килограммометров — уходили только на подогревание чувств у влюбленных.
— Ну вот… — I остановилась у дверей. — Здесь сегодня дежурит как раз один… Я
о нем говорила тогда, в
Древнем Доме.
И мне смешно, что вчера я мог задумываться — и даже записывать на эти страницы —
о каком-то жалком сереньком пятнышке,
о какой-то кляксе. Это — все то же самое «размягчение поверхности», которая должна быть алмазно-тверда — как наши стены (
древняя поговорка: «как об стену горох»).
…Тихонько, металлически-отчетливо постукивают мысли; неведомый аэро уносит меня в синюю высь моих любимых абстракций. И я вижу, как здесь — в чистейшем, разреженном воздухе — с легким треском, как пневматическая шина, — лопается мое рассуждение «
о действенном праве». И я вижу ясно, что это только отрыжка нелепого предрассудка
древних — их идеи
о «праве».
Вы, ураниты, — суровые и черные, как
древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите, мне кажется, вы — со мною. Но я слышу: розовые венеряне — что-то там
о пытках, казнях,
о возврате к варварским временам. Дорогие мои: мне жаль вас — вы не способны философски-математически мыслить.
У входа в
Древний Дом — никого. Я обошел кругом и увидел старуху привратницу возле Зеленой Стены: приставила козырьком руку, глядит вверх. Там над Стеной — острые, черные треугольники каких-то птиц: с карканием бросаются на приступ — грудью
о прочную ограду из электрических волн — и назад и снова над Стеною.
Вот —
о Дне Единогласия, об этом великом дне. Я всегда любил его — с детских лет. Мне кажется, для нас — это нечто вроде того, что для
древних была их «Пасха». Помню, накануне, бывало, составишь себе такой часовой календарик — с торжеством вычеркиваешь по одному часу: одним часом ближе, на один час меньше ждать… Будь я уверен, что никто не увидит, — честное слово, я бы и нынче всюду носил с собой такой календарик и следил по нему, сколько еще осталось до завтра, когда я увижу — хоть издали…
Вывода я, к сожалению, не достроил: вспоминается только — мелькнуло что-то
о «душе», пронеслась бессмысленная
древняя поговорка — «душа в пятки». И я замер: гекзаметр смолк. Сейчас начинается… Что?
Я уже миновал громаду
Древнего Дома, когда сзади услышал чьи-то мелкие, торопливые шаги, частое дыхание. Оглянулся — и увидал: меня догоняла
О.
Круглые, крошечные руки у меня на рукаве, круглые синие глаза: это она,
О. И вот как-то вся скользит по стене и оседает наземь. Комочком согнулась там, внизу, на холодных ступенях, и я — над ней, глажу ее по голове, по лицу — руки мокрые. Так: будто я очень большой, а она — совсем маленькая — маленькая часть меня же самого. Это совершенно другое, чем I, и мне сейчас представляется: нечто подобное могло быть у
древних по отношению к их частным детям.
Неточные совпадения
За десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект"
о вящем [Вящий (церковно-славянск.) — большой, высший.] армии и флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic)
древней Византии под сень российския державы уповательным учинить", и каждый день прибавлял к нему по одной строчке.
Цитует немедленно тех и других
древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с
древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе
о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах,
древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни
о математике, дальше арифметики, ни
о физике, ни
о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз
о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Я прошу простить мне этот экскурс в область философии
древнего мира. Я сделал это, чтоб напомнить
о влиянии стоиков на организацию христианской морали.
О, страшных песен сих не пой // Про
древний хаос…