Не знаю, смотрели ли на меня проходящие, — я не заботился; я смотрел сам на себя,
шевелил плечами, болтал руками — все для того, чтобы болтались мои кисти.
Паншин сперва робел и слегка фальшивил, потом вошел в азарт, и если пел не безукоризненно, то
шевелил плечами, покачивал всем туловищем и поднимал по временам руку, как настоящий певец.
Лариса глянула на нее, подмигнула ей, и Валерии вдруг стало весело и забавно. Лариса поднялась,
пошевелила плечами, — и в миг все четыре сестры закружились в неистовом радении, внезапно объятые шальною пошавою, горланя за Дарьею глупые слова новых да новых частушек, одна другой нелепее и бойчее. Сестры были молоды, красивы, голоса их звучали звонко и дико — ведьмы на Лысой горе позавидовали бы этому хороводу.
И когда на него падал её тяжёлый масляный взгляд, он
шевелил плечами, сгибал шею и, отводя глаза в сторону, видел, что уродливые, полупьяные люди таращат глаза с тем туповатым удивлением, как обыватели Дрёмова смотрели на маляра, который, упав с крыши церкви, разбился насмерть.
Неточные совпадения
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил лицом на своего сына, только лоб у него был ниже и уже, и рот немного шире, и он беспрестанно двигался, поводил
плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и
шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
А Дунаев слушал, подставив ухо на голос оратора так, как будто Маракуев стоял очень далеко от него; он сидел на диване, свободно развалясь, положив руку на широкое
плечо угрюмого соседа своего, Вараксина. Клим отметил, что они часто и даже в самых пламенных местах речей Маракуева перешептываются, аскетическое лицо слесаря сурово морщится, он сердито
шевелит усами; кривоносый Фомин шипит на них, толкает Вараксина локтем, коленом, а Дунаев, усмехаясь, подмигивает Фомину веселым глазом.
Но еще больше ободрило Самгина хрящеватое, темное лицо полковника: лицо стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи, полковник бесчувственно терпел их, кусал губы,
шевелил усами. Горбился он больше, чем в Москве,
плечи его стали острее, и весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
Он не
шевелил пальцем, не дышал. А голова ее лежит у него на
плече, дыхание обдает ему щеку жаром… Он тоже вздрагивал, но не смел коснуться губами ее щеки.
Вот она как-то
пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по
плечам ее, будто светло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет зари; брови слабо темнеют…