Когда он приехал
в губернский
город, все предводители были уже налицо. Губернатор (из военных) принял их сдержанно, но учтиво; изложил непременныенамерения правительства и изъявил надежду и даже уверенность, что господа предводители
поспешат пойти навстречу этим намерениям. Случай для этого представлялся отличный: через месяц должно состояться губернское собрание, на котором и предоставлено будет господам дворянам высказать одушевляющие их чувства.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось
в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но
в то же время
в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло
в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского
города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей
в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч
поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Мятежники, овладев Саратовом, выпустили колодников, отворили хлебные и соляные амбары, разбили кабаки и разграбили дома. Пугачев повесил всех дворян, попавшихся
в его руки, и запретил хоронить тела; назначил
в коменданты
города казацкого пятидесятника Уфимцева и 9 августа
в полдень выступил из
города. — 11-го
в разоренный Саратов прибыл Муфель, а 14-го Михельсон. Оба, соединясь,
поспешили вслед за Пугачевым.