Неточные совпадения
«Темного» карцера не было, никто нас туда не
отводил, и мы
проводили время просто где-нибудь в пустом классе. Это было очень удобно, особенно для невыучивших
урока, но пользовались этим редко: так жутко было ощущение этой минуты… Того же результата, впрочем, можно было добиться иначе: стоило раскрыть ножик и начать чистить ногти. Самаревич принимался, как тощий ветряк на порывистом ветре, махать руками, называл ученика негодяем и высылал из класса.
В каждом классе у Кранца были избранники, которых он мучил особенно охотно… В первом классе таким мучеником был Колубовский, маленький карапуз, с большой головой и толстыми щеками… Входя в класс, Кранц обыкновенно корчил примасу и начинал брезгливо
водить носом. Все знали, что это значит, а Колубовский бледнел. В течение
урока эти гримасы становились все чаще, и, наконец, Кранц обращался к классу...
Первое время после этого Кранц приходил в первый класс, желтый от злости, и старался не смотреть на Колубовского, не заговаривал с ним и не спрашивал
уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление в полном виде, Кранц все-таки
водил носом по воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
Кто-то уже видел его в городе и рассказывал о своей встрече как раз перед началом
урока, который, как мы думали, на этот раз
проведет еще инспектор.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на кровати в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на локтях, с глазами, устремленными в книгу. Рядом на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он
проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических
уроках и подавно.
Уже во время самого
урока у нее болела голова, а когда мы
провожали их по обыкновению с
урока домой, — она сказала, что чувствует себя очень плохо и что, должно быть, это что-нибудь серьезное.
Неточные совпадения
С большим трудом и с помощью дядиных протекций,
проведя два месяца в каллиграфических
уроках, достал он наконец место списывателя бумаг в каком-то департаменте.
Она его не подымает // И, не
сводя с него очей, // От жадных уст не отымает // Бесчувственной руки своей… // О чем теперь ее мечтанье? // Проходит долгое молчанье, // И тихо наконец она: // «Довольно; встаньте. Я должна // Вам объясниться откровенно. // Онегин, помните ль тот час, // Когда в саду, в аллее нас // Судьба
свела, и так смиренно //
Урок ваш выслушала я? // Сегодня очередь моя.
Дальше той строки, под которой учитель, задавая
урок,
проводил ногтем черту, он не заглядывал, расспросов никаких ему не делал и пояснений не требовал. Он довольствовался тем, что написано в тетрадке, и докучливого любопытства не обнаруживал, даже когда и не все понимал, что слушал и учил.
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «Пошел прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни к чему не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского учителя не выучивший никогда ни одного
урока, — каждый день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок,
водил смычком, забывая школу, учителей, щелчки.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения,
проводить вместе довольно много времени. Кончив
урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.