В имении дяди меня на первых же порах ожидали еще новые, гораздо более удивительные вещи. Брат моей матери, князь Семен Одоленский, беспардонный либерал самого нелиберального времени, был человек, преисполненный всяческих противоречий и чудачеств.
Проживая таким образом лет около двадцати в Боярщине, Иван Александрыч как будто не имел личного существования, а был каким-то телеграфом, который разглашал помещикам все, что делал его дядя в Петербурге или что делается
в имении дяди; какой блистательный бал давал его дядя, на котором один ужин стоил сто тысяч, и, наконец, какую к нему самому пламенную любовь питает его дядюшка.
— Не забудь сделать что-нибудь для обеспечения Прасковьи и детей ее, — сказала Настасья Александровна сыну, когда тот собрался ехать
в имение дяди. — Остались без куска хлеба. Простая женщина, а между тем сколько в ней благородства, честной энергии! Будешь там, все узнаешь подробно и оценишь ее.
Неточные совпадения
Митя действительно переехал к этому двоюродному
дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва лишь уладив и обеспечив свои денежные получения с своих
имений, немедленно поспешил опять надолго
в Париж, то ребенка и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне.
Это была серьезная победа
в глазах матушки, потому что, не дальше как за год перед тем, дед совсем было склонился на сторону
дяди Григория Павлыча, даже купил пополам с ним
имение под Москвой и отправился туда на лето.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой
дядя был штабс — капитаном
в отставке),
имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных
в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали
в скирды.
Петр Иванович Адуев,
дядя нашего героя, так же как и этот, двадцати лет был отправлен
в Петербург старшим своим братом, отцом Александра, и жил там безвыездно семнадцать лет. Он не переписывался с родными после смерти брата, и Анна Павловна ничего не знала о нем с тех пор, как он продал свое небольшое
имение, бывшее недалеко от ее деревни.
У нас
в деревне уже знали о моем несчастии. Известие об этом дошло до дядина
имения через чиновников, которым был прислан секретный наказ, где мне дозволить жить и как наблюдать за мною.
Дядя тотчас понял
в чем дело, но от матушки половину всего скрыли.
Дядя возмутился за меня и, бог знает сколько лет не выезжая из деревни, тронулся сам
в губернский город, чтобы встретить меня там, разузнать все
в подробности и потом ехать
в Петербург и тряхнуть
в мою пользу своими старыми связями.