Говор многоголосной толпы, выкрикивания евреев-факторов, стук экипажей — весь этот грохот, катившийся какою-то гигантскою волной, остался сзади, сливаясь в одно беспрерывное, колыхавшееся, подобно волне, рокотание. Но и здесь, хотя толпа была реже, все же
то и дело слышался топот пешеходов, шуршание колес, людской говор. Целый обоз чумаков выезжал со стороны поля и, поскрипывая, грузно сворачивал в ближайший переулок.
Неточные совпадения
Это занятие поглощало почти все его время,
и потому голос его раздавался в доме только в известные, определенные часы
дня, совпадавшие с обедом, завтраком
и другими событиями в
том же роде.
И дяде Максиму казалось, что он призван к
тому, чтобы развить присущие мальчику задатки, чтоб усилием своей мысли
и своего влияния уравновесить несправедливость слепой судьбы, чтобы вместо себя поставить в ряды бойцов за
дело жизни нового рекрута, на которого без его влияния никто не мог бы рассчитывать.
После первой весенней прогулки мальчик пролежал несколько
дней в бреду. Он
то лежал неподвижно
и безмолвно в своей постели,
то бормотал что-то
и к чему-то прислушивался.
И во все это время с его лица не сходило характерное выражение недоумения.
В течение нескольких
дней он бродил с насупленными бровями по полям
и болотам, подходил к каждому кустику ивы, перебирал ее ветки, срезал некоторые из них, но, по-видимому, все не находил
того, что ему было нужно.
В
тот же
день послано было письмо в город, но пока инструмент был куплен
и привезен из города в деревню, должно было пройти не менее двух-трех недель.
Тем не менее, изо
дня в
день какое-то внутреннее сознание своей силы в ней все возрастало,
и, выбирая время, когда мальчик играл перед вечером в дальней аллее или уходил гулять, она садилась за пианино.
Среди будничного
и серого настоящего
дня в его воображении встала вдруг эта картина, смутная, туманная, подернутая
тою особенною грустью, которая веет от исчезнувшей уже родной старины.
На следующий
день, сидя на
том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались
и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной
и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими рыцарями, не раз меняли мечи на требники
и всегда смыслили кое-что в
делах неба, поэтому ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum,
то есть всего земного, слушай, что тебе скажет пан Максим Яценко,
и учись хорошо.
Все эти беседы, эти споры, эта волна кипучих молодых запросов, надежд, ожиданий
и мнений, — все это нахлынуло на слепого неожиданно
и бурно. Сначала он прислушивался к ним с выражением восторженного изумления, но вскоре он не мог не заметить, что эта живая волна катится мимо него, что ей до него нет
дела. К нему не обращались с вопросами, у него не спрашивали мнений,
и скоро оказалось, что он стоит особняком, в каком-то грустном уединении,
тем более грустном, чем шумнее была теперь жизнь усадьбы.
Ее губы задрожали, как в
тот день их первого знакомства,
и она сказала с трудом слабым, детским голосом...
В
те дни, когда усадьба наполнялась говором
и пением приезжей молодежи, Петр ни разу не подходил к фортепиано, на котором играл лишь старший из сыновей Ставрученка, музыкант по профессии.
Однажды, в ясный
день ласковой
и поздней осени хозяева
и гости отправились в этот монастырь. Максим
и женщины ехали в широкой старинной коляске, качавшейся, точно большая ладья, на своих высоких рессорах. Молодые люди
и Петр в
том числе отправились верхами.
Поэзия первого зимнего
дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость
и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков.
И когда он выезжал с Иохимом по первопутку в поле,
то слушал с наслаждением звонкий скрип саней
и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался с дорогой
и полем.
В самый
день праздника по обе стороны «каплицы» народ вытянулся по дороге несметною пестрою вереницей.
Тому, кто посмотрел бы на это зрелище с вершины одного из холмов, окружавших местечко, могло бы показаться, что это гигантский зверь растянулся по дороге около часовни
и лежит тут неподвижно, по временам только пошевеливая матовою чешуей разных цветов. По обеим сторонам занятой народом дороги в два ряда вытянулось целое полчище нищих, протягивавших руки за подаянием.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец,
то и другое соединилось вместе, но только на другой
день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным лицом, по временам к чему-то прислушиваясь,
и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс
и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови
и не глядел на сестру.
В
той самой комнате, где некогда родился Петр, стояла тишина, среди которой раздавался только всхлипывающий плач ребенка. Со времени его рождения прошло уже несколько
дней,
и Эвелина быстро поправлялась. Но зато Петр все эти
дни казался подавленным сознанием какого-то близкого несчастья.
Могло ли быть, чтобы смутные
и неясные световые ощущения, пробивавшиеся к темному мозгу неизвестными путями в
те минуты, когда слепой весь трепетал
и напрягался навстречу солнечному
дню, — теперь, в минуту внезапного экстаза, всплыли в мозгу, как проявляющийся туманный негатив?..
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— дворянин учится наукам: его хоть
и секут в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так
и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого
и важничаешь? Да я плевать на твою голову
и на твою важность!
Хлестаков. В самом
деле,
и то правда. (Прячет деньги.)