«Ну, —
говорит старик, — это уж мое дело. Молился я о тебе: дано мне извести из темницы душу твою… Обещаешь ли меня слушаться — укажу тебе путь к покаянию». — «Обещаюсь, говорю». — «И клянешься?» — «И клянусь…» Поклялся я клятвой, потому что в ту пору совсем он завладел мною: в огонь прикажи — в огонь пойду, а в воду — так в воду.
Стали меня окликать: Федор, а Федор! А у меня духу нет ответить. Молчу. Полез старик на сеновал, ощупал меня. «Вставай, Федорушка! — говорит, да таково ласково. — Ты, спрашивает, спал ли?» — «Спал, говорю…» — «Ну, говорит, дитятко, вставай, запрягай коней; с проезжающим поедешь. Помнишь ли, в чем клялся?» — «Помню», — говорю. А у самого зубы-то щелкают, дрожь по телу идет, холод. «Может, —
говорит старик, — подошло твое время. Слушайся, что я прикажу. А пока — запрягай-ка проворней: проезжающие торопятся».
Неточные совпадения
— А, Иван Семеныч!.. То-то сказывали тут ребята проезжие: поедет кудиновский приказчик из городу… Коней, мол,
старик, готовь… А вам, я
говорю, какая забота?.. Они, может, ночевать удумают… Дело ночное.
Взяла меня страшная жалость. И что больше смотрю, то больше сердце у меня разгорается. Провели
старика в контору: кузнеца позвали — ковать в ручные и ножные кандалы накрепко. Взял
старик железы, покрестил старым крестом, сам на ноги надел. «Делай!» —
говорит кузнецу. Потом «наручни» покрестил, сам руки продел. «Сподоби,
говорит, господи, покаяния ради!»
Глянул я к нему в оконце, вижу: ходит
старик по камере, железы за ним волочатся, да все что-то сам себе
говорит.
И ушли они. А через неделю, точно, и меня на волю отпустили. Вышел я из острога и тотчас отправился в эти вот самые места. Разыскал Ивана Захарова. Так и так,
говорю, меня Безрукой прислал. «Знаю,
говорит. Сказывал об тебе
старик. Что ж, становись пока в работники ко мне, там увидим». — «А сам-то, мол, Безрукой где же находится?» — «В отлучке,
говорит, по делам он все ездит. Никак, скоро будет».
Кончили это дело, понятых отпустили… Безрукого заседатель развязать велел еще раньше. Иван Захаров выносит деньги, дает заседателю, тот сосчитал, сунул в карман. «Теперь,
говорит, тебе,
старик, беспременно месяца на три уехать надо. А не уедешь — смотри, — на меня не пеняй… Ну, лошадей мне давайте!..»
«Ну, как же быть? — старик-то
говорит. — Да где же Кузьма?»
«Там-то,
говорит, еще того хуже. Прежний ямщик сказал: к ночи в деревню приедем, а сам в глухую тайгу завез, на заимку… У старика-то, —
говорит барыня, — пуще всех глаза нехорошие…»
«Федор! —
старик говорит, — сойди-ка наземь!» Сошел я с козел, послушался его, он тоже с седла слезает.
«Другой-то? А вот какой: посмотри ты на себя, какой ты есть детина. Вот супротив тебя
старик — все одно как ребенок. Он тебя сомущать, а ты бы ему благородным манером ручки-то назад да к начальству. А ты, не
говоря худого слова, бац!.. и свалил. Это надо приписать к твоему самоуправству, потому что этак не полагается. Понял?»
— Ах, Павел Иванович, Павел Иванович! —
говорил старик Муразов, качая <головою>. — Как вас ослепило это имущество! Из-за него вы и бедной души своей не слышите!
Нечто похожее Самгин слышал от Марины, и слова старика легко ложились в память, но
говорил старик долго, с торжественной злобой, и слушать его было скучно.
Неточные совпадения
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как
старик: «Извольте,
говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
И точно: час без малого // Последыш
говорил! // Язык его не слушался: //
Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Ни с кем не
говорила я, // А
старика Савелия // Я видеть не могла.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, —
говорит летописец, —
старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни:
Переглянулись между собою
старики, видят, что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь
говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику.