Задумалась она, руку ему протянула; он руку-то взял, а она в лицо ему посмотрела-посмотрела, да и говорит: «Да, вы, пожалуй, и правы!» А я стою, как дурак, смотрю, а у самого так и сосет что-то у сердца, так и подступает. Потом
обернулась ко мне, посмотрела на меня без гнева и руку подала. «Вот, говорит, что я вам скажу: враги мы до смерти… Ну, да бог с вами, руку вам подаю, — желаю вам когда-нибудь человеком стать — вполне, не по инструкции… Устала я», — говорит ему.
— Ах ты, шут этакой! — промолвил он наконец и, сняв шляпу, начал креститься. — Право, шут, — прибавил он и
обернулся ко мне, весь радостный. — А хороший должен быть человек, право. Но-но-но, махонькие! поворачивайтесь! Целы будете! Все целы будем! Ведь это он проехать не давал; он лошадьми-то правил. Экой шут парень. Но-но-но-ноо! с Бо-гам!
Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и,
обернувшись ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
Неточные совпадения
— Вы нынче умрете! — сказал я ему. Он быстро
ко мне
обернулся, но отвечал медленно и спокойно:
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все
обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись. Все
ко мне
обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.
Я приподнялся. Тарантас стоял на ровном месте по самой середине большой дороги;
обернувшись с козел
ко мне лицом, широко раскрыв глаза (я даже удивился, я не воображал, что они у него такие большие), Филофей значительно и таинственно шептал: