Неточные совпадения
Для их же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот, как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «
Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна
быть за золотой строчкой…
— Читайте им «
Положение»! Об их обязанностях читайте! — обратился полковник Пшецыньский к становому, испытывая точно такую же неловкость и не зная сам, для чего и зачем тот
будет читать.
— Конечно, — прибавлял Корытников, — я знал, что иду почти на верную смерть, я понимал всю страшную опасность своего
положения; но я шел… я шел… puisque la noblesse oblige… [Поскольку
положение обязывает… (фр.).] Это
был мой долг.
Подвиляньский опять почувствовал маленькую неловкость и опять
было прибегнул к старательному обтиранию обшлага; но из этого беспокойного
положения, к счастию, вывел его преподаватель географии Бенедикт Кулькевич.
Положение княжон Тугоуховских
было печальнее, чем можно себе вообразить.
Устинов сознавал, что все это
было слишком мелко и чересчур уже глупо для того, чтоб обратить на подобные проявления серьезное внимание, а между тем новое
положение втайне начинало уже очень больно и горько хватать и грызть его за сердце.
Ей спалось плохо; перерывистый сон
был смутен и тревожен;
быть может, новизна места, а может, и новизна
положения способствовали такому лихорадочному состоянию.
Он
был зол и печален: нужда со всех сторон, а помощи ниоткуда и, как обыкновенно бывает с не особенно сильными людьми в подобном
положении, сам он терялся и решительно не мог придумать, чем бы и как пособить своему горю.
Часу в восьмом вечера он уже сидел в гостях у нового своего знакомца. Тот рассказывал ему о Казанском университете, о жизни в Казани… Потолковали и о современном
положении дел вообще, и о России в особенности. В речах Василия Свитки
было очень много симпатий к Польше. Шишкин тоже вполне разделял это чувство.
По городу стало известно, что в следующее воскресенье владыка в последний раз
будет литургисовать в кафедральном соборе. Эта литургия смущала несколько полковника Пшецыньского и Непомука. И тот и другой ожидали, что старик не уйдет без того, чтобы не сказать какое-нибудь громовое, обличающее слово, во всеуслышание православной паствы своей. И если бы такое слово
было произнесено,
положение их стало бы весьма неловким.
Граф сидел в гостиной, окруженный дамами, которые являли собою лучший букет элегантного Славнобубенска. Ни тени какой бы то ни
было рисовки своим
положением, ни малейшего намека на какое бы то ни
было фатовство и ломанье, ничего такого не сказывалось в наружности графа, спокойной и сдержанно-уверенной в своем достоинстве. Он весь
был в эту минуту олицетворенная польско-аристократическая вежливость и блистал равнодушною, несколько холодною простотою.
Масса, в такие дни и в таких
положениях, какие
были тогда переживаемы петербургским студентством, обыкновенно становится весьма способною на подозрительность, на недоверие к личностям, даже весьма ей близким.
— О, я в этом и не сомневаюсь! Но это вы успеете сделать и потом, впоследствии! — говорил Свитка, притворяясь, будто не понял настоящего смысла фразы Хвалынцева. — Ведь не может же
быть, чтобы человек в вашем
положении добровольно пожелал сидеть Бог знает сколько времени в Петропавловских казематах.
Он порешил, наконец, совершенно покориться своему загадочному
положению и терпеливо ждать, что
будет дальше, что из всего этого воспоследует?
— Что ж?.. Конечно, это очень невкусно, но… пред жандармами у меня, по крайней мере, нет и не
будет фальшивого
положения.
— Мое «но», говорю вам, — сомнение в самом себе, в своих силах. Чем могу я
быть полезен? чтó могу сделать для дела? Социальное
положение мое слишком еще маленькое, средства тоже не Бог весть какие; подготовки к делу ни малейшей! Вы назвали меня солистом, но вот именно солиста-то в себе я и не чувствую, а
быть трутнем, как подумаю хорошенько, уж нет ровно никакой охоты.
Хвалынцев все это солгал, ради пущего удостоверения в справедливости слов своих, но солгавши раз, и в этой лжи как бы даже порисовавшись пред нею в новом
положении, он как будто сам поверил в истину сказанного; ему вдруг и самому стало казаться, что все это точно так и
есть, что он точно зачислен и уже служит.
— Ардальон Михайлович! — решительно сказала она, становясь перед ним. — Звонких слов я и прежде слыхала от вас не мало. Оставьте их хоть теперь-то. Я пришла к вам не за фразами, а за помощью… Ведь вы же
будете отец этого ребенка!.. Вы должны войти в мое
положение, если вы честный человек.
— О моем
положении вы знали еще до вашего отъезда из Славнобубенска, стало
быть, для вас это не составляет новости.
Но с поселением на житье Нюты Лубянской обязанность отворять двери
была возложена на нее, как не требующая особенного физического труда, во внимание к ее
положению.
Положение его в коммуне
было далеко не завидное: по совершенному отсутствию какой бы то ни
было силенки и самостоятельности в характере, он постоянно должен
был подчиняться теперь обоюдному влиянию и Лидиньки, и Полоярова, из которых зачастую одно становилось прямо вразрез другому, вследствие какого-нибудь каприза Лидиньки и Ардальона.
«Миленькая Стрешнева, Лубянской уже нет в коммуне. Две недели тому назад она переехала к знакомой акушерке, так как должна
была родить. Теперь она уже родила, но находится в очень опасном
положении. Если вам хочется видеть ее, так вот вам адрес: Пески, Слоновая улица, дом № 00, у акушерки Степановой. Вся ваша Л. Затц.
«
Положение 19-го февраля» порешило крепость, крестьянам предоставлялись права самосуда и самоуправления — все это
были двигатели такого рода, что поневоле гнали к сознанию о настоятельной нужде и пользе грамотности и давали толчок стремлению к ней.
Каждый из коммунистов, конечно, не менее Фрумкина чувствовал на себе тягость полояровского преобладания, каждый,
быть может, сознавал, что Полояров третирует его в душе как дурака, но… так как Полояров раз уже завоевал себе это привилегированное
положение и все подчинились такому порядку вещей (сначала, конечно, бессознательно), то потом уже все и молчали.
Подготовя свою партию, Фрумкин, наконец, явно восстал против Ардальона. Все в один голос потребовали у него отчетов. Ардальон почувствовал весьма критическое
положение. Хотел
было, по обыкновению, взять нахальством, — не удалось, хотел и так и сяк вильнуть в сторону — и тоже не удалось. Члены настойчиво предъявляли свои требования, Фрумкин кричал более всех и даже грозился предать гласности все поступки Полоярова, если тот не представит самого точного, вполне удовлетворяющего отчета.
— Я к тому вас спрашиваю об этом, — пояснил чиновник, с грациозным достоинством поправляя
положение своего шейного ордена на белой сорочке, — что, может
быть, тот, кто сыграл с вами эту шутку, имел в виду, конечно, обставить ее так, чтобы все дело не противоречило вашим личным, действительным отношениям к Полоярову; потому что странно же предположить, чтобы такая проделка
была сделана от имени совсем постороннего, незнакомого человека.
На следующие дни Петербург
был похож на город в осадном
положении: дымящиеся развалины, по всем площадям таборы погорельцев, груды пожитков, слезы и нищета, усиленные военные патрули, часовые с ружьями на скрытых и явных экстренных постах по всем улицам и во многих дворах.
«Надо бы только как ни на
есть выйти из этой лжи, из этого гнусного, фальшивого
положения», — думал себе Бейгуш в минуты своих мечтаний, — «а там… там
будет и мир, и покой, и счастье…»
«Да, как поляк, я не имел права полюбить русскую женщину. Какое жестокое, ужасное
положение!..
Будь проклята и эта пламенная, историческая вражда, и то, чтó породило ее! Благодаря ей, вся моя личная жизнь (да и одна ли моя только!) построена на фальши, на противоестественном умерщвлении в себе самых лучших, самых святых и заветных чувств во имя одной идеи.
Нужно только бесконечно жалеть и сокрушаться о том, что
есть в жизни народа такие непримиримые
положения, когда отдельная личность, даже помимо собственной воли, насильственно принуждена разрывать самые дорогие свои связи и отношения.