— Ба! Хвалынцев! Вот и вы, наконец, появились! — растопырив руки, загородил ему дорогу Полояров. — Слыхали-с? Университет-то?.. Казарму сделали!
Рота солдат и день и ночь внутри дежурит, ворота все заперты, никого не впускают, и даже те, кто живет-то там, так и те выходят не иначе, как с билетом… Вот оно, какие порядки!
И
рота солдат — ружья на руку, штыками вперед — бросилась на толпу матрикулистов. С другой стороны в нее врезались конные жандармы. Поднялся неистовый крик. Студентские палки и несколько солдатских прикладов поднялись в воздух. Среди крика, шума и свалки послышались удары и отчаянные вопли.
— Ба, ба, ба, ба! — сказал старик. — Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но все же я никак не могу дать тебе
роту солдат и полсотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я не могу взять ее на свою ответственность.
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую
роту солдат кормили две недели.
Неточные совпадения
Спустили с возу дедушку. //
Солдат был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На нем сюртук с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом!
Рот ощерится. // Глаза — что угольки!
— Наивно не верить. Вы, вероятно, притворяетесь, фальшивите. А представьте, что среди
солдат, которых офицер ведет на врага, четверо были выпороты этим офицером в 907 году. И почти в любой
роте возможны родственники мужиков или рабочих, выпоротых или расстрелянных в годы революции.
Разного роста, различно одетые, они все были странно похожи друг на друга, как
солдаты одной и той же
роты.
Свалив
солдата с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к земле, неслышно кричал, шевеля волосатым
ртом, лицо у него было синее, как лед, и таяло, он плакал. Рядом с Климом стоял человек в куртке, замазанной красками, он был выше на голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
В его рассказах был характер наивности, наводивший на меня грусть и раздумье. В Молдавии, во время турецкой кампании 1805 года, он был в
роте капитана, добрейшего в мире, который о каждом
солдате, как о сыне, пекся и в деле был всегда впереди.