Неточные совпадения
Вся жизнь передо мной! — думал Ромашов, и,
в увлечении своими
мыслями, он зашагал бодрее и задышал глубже.
Придя к себе, Ромашов, как был,
в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя
в потолок. У него болела голова и ломило спину, а
в душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни
мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
И вот сейчас опять проверяю себя, стало быть, опять-таки думаю…» И он до тех пор разбирался
в этих нудных, запутанных
мыслях, пока ему вдруг не стало почти физически противно: как будто у него под черепом расплылась серая, грязная паутина, от которой никак нельзя было освободиться.
— Видите ли… — Он затруднялся, как объяснить свою
мысль. — Если долго повторять какое-нибудь одно слово и вдумываться
в него, то оно вдруг потеряет смысл и станет таким… как бы вам сказать?..
—
Мысль в эти часы бежит так прихотливо, так пестро и так неожиданно.
— Какие
мысли приходят вам
в голову!
Теперь же он с тоской думал, что впереди — целый день одиночества, и
в голову ему лезли все такие странные, и неудобные и ненужные
мысли.
«О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить
мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди…
в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
Положим, завтра, положим, сию секунду эта
мысль пришла
в голову всем: русским, немцам, англичанам, японцам…
«Вот их сто человек
в нашей роте. И каждый из них — человек с
мыслями, с чувствами, со своим особенным характером, с житейским опытом, с личными привязанностями и антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о них? Нет — ничего, кроме их физиономий. Вот они с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Яшишин… Серые, однообразные лица. Что я сделал, чтобы прикоснуться душой к их душам, своим Я к ихнему Я? — Ничего».
Ромашов молча поклонился и пожал протянутую ему руку, большую, пухлую и холодную руку. Чувство обиды у него прошло, но ему не было легче. После сегодняшних утренних важных и гордых
мыслей он чувствовал себя теперь маленьким, жалким, бледным школьником, каким-то нелюбимым, робким и заброшенным мальчуганом, и этот переход был постыден. И потому-то, идя
в столовую вслед за полковником, он подумал про себя, по своей привычке,
в третьем лице: «Мрачное раздумье бороздило его чело».
Неужели вас не ужасает
мысль, как гадки мы были с вами оба, принадлежа друг другу без любви, от скуки, для развлечения, даже без любопытства, а так… как горничные
в праздники грызут подсолнышки.
А Ромашов все глядел на карты, на кучи серебра и бумажек, на зеленое сукно, исписанное мелом, и
в его отяжелевшей, отуманенной голове вяло бродили все одни и те же
мысли: о своем падении и о нечистоте скучной, однообразной жизни.
Ромашов задумался. Шальная, мальчишеская
мысль мель-кнула у него
в голове: пойти и попросить взаймы у полкового командира. «Воображаю! Наверное, сначала оцепенеет от ужаса, потом задрожит от бешенства, а потом выпалит, как из мортиры: „Что-о? Ма-ал-чать! На четверо суток на гауптвахту!“
В шесть часов явились к ротам офицеры. Общий сбор полка был назначен
в десять часов, но ни одному ротному командиру, за исключением Стельковского, не пришла
в голову
мысль дать людям выспаться и отдохнуть перед смотром. Наоборот,
в это утро особенно ревностно и суетливо вбивали им
в голову словесность и наставления к стрельбе, особенно густо висела
в воздухе скверная ругань и чаще обыкновенного сыпались толчки и зуботычины.
Все это Ромашов увидел и понял
в одно короткое, как
мысль, мгновение, так же как увидел и рядового Хлебникова, который ковылял один, шагах
в двадцати за строем, как раз на глазах генерала.
Веткин отошел
в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и ударю Сливу по щеке, — мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отчаянная
мысль. — Или подойду к корпусному и скажу: „Стыдно тебе, старому человеку, играть
в солдатики и мучить людей. Отпусти их отдохнуть. Из-за тебя две недели били солдат“.
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что он вовсе не спал, даже не задремал ни на секунду, а просто
в течение одного только момента лежал без
мыслей, закрыв глаза. И вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим, с прежней тоской на душе. Но
в комнате уже было темно. Оказалось, что
в этом непонятном состоянии умственного оцепенения прошло более пяти часов.
Странные
мысли приходили ему
в голову
в эту ночь — одинокие
мысли, то печальные, то жуткие, то мелочно, по-детски, смешные.
Тайный, внутренний инстинкт привел его на то место, где он разошелся сегодня с Николаевым. Ромашов
в это время думал о самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то скрытым, приятно-самолюбивым чувством. Обычная, неугомонная фантазия растворила весь ужас этой
мысли, украсив и расцветив ее яркими картинами.
Все переглядываются, и все читают
в глазах друг у друга одну и ту же беспокойную, невысказанную
мысль: «Это мы его убийцы!»
Так он говорил, и
в то же время у него
в самых тайниках души шевелилась лукаво-невинная
мысль, что его терпеливая покорность растрогает и смягчит всевидящего Бога, и тогда вдруг случится чудо, от которого все сегодняшнее — тягостное и неприятное — окажется лишь дурным сном.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные слова, что человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» —
в каждом люстре по семи лет — и что
в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его
мысли, чувства и характер.
Теперь, когда у Ромашова оставалось больше свободы и уединения, все чаще и чаще приходили ему
в голову непривычные, странные и сложные
мысли, вроде тех, которые так потрясли его месяц тому назад,
в день его ареста. Случалось это обыкновенно после службы,
в сумерки, когда он тихо бродил
в саду под густыми засыпающими деревьями и, одинокий, тоскующий, прислушивался к гудению вечерних жуков и глядел на спокойное розовое темнеющее небо.
Эта новая внутренняя жизнь поражала его своей многообразностью. Раньше он не смел и подозревать, какие радости, какая мощь и какой глубокий интерес скрываются
в такой простой, обыкновенной вещи, как человеческая
мысль.
С такими
мыслями он часто бродил теперь по городу
в теплые ночи конца мая. Незаметно для самого себя он избирал все одну и ту же дорогу — от еврейского кладбища до плотины и затем к железнодорожной насыпи. Иногда случалось, что, увлеченный этой новой для него страстной головной работой, он не замечал пройденного пути, и вдруг, приходя
в себя и точно просыпаясь, он с удивлением видел, что находится на другом конце города.
Примешивалась к нему, как отдаленный, чуть слышный звук,
мысль о Шурочке, но
в этом совпадении не было ничего низкого, оскорбительного, а, наоборот, было что-то отрадное, ожидаемое, волнующее, от чего тихо и приятно щекотало
в сердце.
Появились новые, смелые, гордые люди, загораются
в умах пламенные свободные
мысли.
— Вот так-то, дорогой мой Георгий Алексеевич. Мимо нас плывет огромная, сложная, вся кипящая жизнь, родятся божественные, пламенные
мысли, разрушаются старые позолоченные идолища. А мы стоим
в наших стойлах, упершись кулаками
в бока, и ржем: «Ах вы, идиоты! Шпаки! Дррать вас!» И этого жизнь нам никогда не простит…
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя
в голове, — один из тех людей, которых
в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не
в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь
мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и
в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него
в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил
мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было
в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные
мысли внушаются юношеству.
Не подозрителен // Крестьянин коренной, //
В нем
мысль не зарождается, // Как у людей достаточных, // При виде незнакомого, // Убогого и робкого:
В минуты унынья, о Родина-мать! // Я
мыслью вперед улетаю, // Еще суждено тебе много страдать, // Но ты не погибнешь, я знаю.