Неточные совпадения
Выехал
на ней
на смотр, а она вдруг перед самим командующим войсками начала испанским
шагом парадировать.
— Зачем это, спрашивается?
На войне? При теперешнем огнестрельном оружии тебя и
на сто
шагов не подпустят.
На кой мне черт твоя шашка? Я не кавалерист. А понадобится, я уж лучше возьму ружье да прикладом — бац-бац по башкам. Это вернее.
Бек-Агамалов отошел
на два
шага от глиняного болвана, впился в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув шашкой высоко в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась
на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная.
Эта картина вышла в воображении такой живой и яркой, что Ромашов, уже давно шагавший частыми, большими
шагами и глубоко дышавший, вдруг задрожал и в ужасе остановился
на месте со сжатыми судорожно кулаками и бьющимся сердцем. Но тотчас же, слабо и виновато улыбнувшись самому себе в темноте, он съежился и продолжал путь.
«Я знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я не умру
на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш
шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.
Тебя заклюют, ты сопьешься, ты упадешь
на первом
шагу к самостоятельной жизни.
Бобетинский мало способствовал оживлению вечера. Он дирижировал с разочарованным и устало-покровительственным видом, точно исполняя какую-то страшно надоевшую ему, но очень важную для всех других обязанность. Но перед третьей кадрилью он оживился и, пролетая по зале, точно
на коньках по льду, быстрыми, скользящими
шагами, особенно громко выкрикнул...
Против обыкновения, Слива почти не обратил
на него внимания и не выкинул ни одной из своих штучек. Только когда Ромашов остановился в
шаге от него, с почтительно приложенной рукой к козырьку и сдвинутыми вместе ногами, он сказал, подавая ему для пожатия свои вялые пальцы, похожие
на пять холодных сосисок...
— Конечно, летаю, — ответил он. — Но только с каждым годом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал под потолком. Ужасно смешно было глядеть
на людей сверху: как будто они ходят вверх ногами. Они меня старались достать половой щеткой, но не могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь я только прыгаю, — сказал Ромашов со вздохом. — Оттолкнусь ногами и лечу над землей. Так,
шагов двадцать — и низко, не выше аршина.
В девять часов роты стянулись
на плац,
шагах в пятистах впереди лагеря.
Твердо, большим частым
шагом, от которого равномерно вздрагивала земля, прошли
на глазах у всего полка эти сто человек, все как
на подбор, ловкие, молодцеватые, прямые, все со свежими, чисто вымытыми лицами, с бескозырками, лихо надвинутыми
на правое ухо.
Капитан Стельковский, маленький, худощавый человек в широчайших шароварах, шел небрежно и не в ногу,
шагах в пяти сбоку правого фланга, и, весело щурясь, наклоняя голову то
на один, то
на другой бок, присматривался к равнению.
Впереди,
шагах в трехстах от строя, яркими разноцветными пятнами пестрели дамские платья, зонтики и шляпки: там стояли полковые дамы, собравшиеся поглядеть
на парад.
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от собственного крика. Генерал уверенно и небрежно сидел
на лошади, а она, с налившимися кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во рту и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким
шагом. «У него виски седые, а усы черные, должно быть нафабренные», — мелькнула у Ромашова быстрая мысль.
— Рота,
на плечо! Равнение
на середину,
шагом марш!
У него в роте путем долгого, упорного труда был выработан при маршировке особый, чрезвычайно редкий и твердый
шаг, причем солдаты очень высоко поднимали ногу вверх и с силою бросали ее
на землю. Это выходило громко и внушительно и служило предметом зависти для других ротных командиров.
Сам генерал указывал ему противника внезапными, быстрыми фразами: «Кавалерия справа, восемьсот
шагов», и Стельковский, не теряясь ни
на секунду, сейчас же точно и спокойно останавливал роту, поворачивал ее лицом к воображаемому противнику, скачущему карьером, смыкал, экономя время, взводы — головной с колена, второй стоя, — назначал прицел, давал два или три воображаемых залпа, и затем командовал: «
На руку!» — «Отлично, братцы!
Это случилось оттого, что подпоручик, упоенный своим восторгом и своими пылкими мечтами, сам не заметил того, как
шаг за
шагом передвигался от середины вправо, наседая в то же время
на полуроту, и наконец очутился
на ее правом фланге, смяв и расстроив общее движение.
Все это Ромашов увидел и понял в одно короткое, как мысль, мгновение, так же как увидел и рядового Хлебникова, который ковылял один,
шагах в двадцати за строем, как раз
на глазах генерала.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки
на шоссе. До города оставалось еще
шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг
на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
Ему захотелось есть. Он встал, прицепил шашку, накинул шинель
на плечи и пошел в собрание. Это было недалеко, всего
шагов двести, и туда Ромашов всегда ходил не с улицы, а через черный ход, какими-то пустырями, огородами и перелазами.
Ромашов уже взошел
на заднее крыльцо, но вдруг остановился, уловив в столовой раздраженный и насмешливый голос капитана Сливы. Окно было в двух
шагах, и, осторожно заглянув в него, Ромашов увидел сутуловатую спину своего ротного командира.
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему казалось, что если он сейчас пошевелится, то все сидящие в столовой заметят это и высунутся из окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стараясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову в плечи, он
на цыпочках двинулся вдоль стены, прошел, все ускоряя
шаг, до ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрылся в густой тени противоположного забора.
Он видел его сырые и синие ослизлые глянцевитые внутренности, видел содержимое его желудка, видел его мозг — серо-желтый, весь в извилинах, вздрагивавший
на столе от
шагов, как желе, перевернутое из формы.
Расстояние было не более восьми
шагов. Веткин долго целился, кружа дулом в разные стороны. Наконец он выстрелил, и
на бюсте,
на правой щеке, образовалась большая неправильная черная дыра. В ушах у Ромашова зазвенело от выстрела.
На дворе за окнами стало тихо, — так тихо, что где-то в двух
шагах, в темноте, соловей вдруг залился громкой, беззаботной трелью.
Он слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и как он прощался с кем-то. Потом почувствовал мимо себя
шаги Николаева. Хлопнула
на блоке дверь. И вдруг через несколько секунд он услышал со двора за своей спиной осторожный шепот...
Подходя к своему дому, Ромашов с удивлением увидел, что в маленьком окне его комнаты, среди теплого мрака летней ночи, брезжит чуть заметный свет. «Что это значит? — подумал он тревожно и невольно ускорил
шаги. — Может быть, это вернулись мои секунданты с условиями дуэли?» В сенях он натолкнулся
на Гайнана, не заметил его, испугался, вздрогнул и воскликнул сердито...