Словом сказать, столовый барак весь в ельнике, лампы-молнии горят, передние скамьи коврами крыты, со всех
офицерских квартир понашарпали. Впереди полковые барыни да господа офицеры. Бригадный генерал с полковым командиром в малиновых креслах темляки покусывают. А за скамьями — солдатское море, голова к голове, как арбузы на ярмарке. Глаза блестят, носами посапывают — интересно.
Офицерский барак 9 сводного госпиталя помещается, как и другие офицерские бараки, в бывших
офицерских квартирах, что придаёт ему более семейную и уютную обстановку.
Неточные совпадения
Квартира, о которой идет речь, была в четвертом этаже огромного неопрятного дома в
Офицерской улице.
Хотели было погребсти бабеньку в Грузине, но сообразили, что из этого может выйти революция, и потому вынуждены были отказаться от этого предположения. Окончательным местом успокоения было избрано кладбище при Новодевичьем монастыре. Место уединенное, тихое, и могила — в уголку. Хорошо ей там будет, покойно, хотя, конечно, не так удобно, как в
квартире, в
Офицерской, где все было под руками: и Литовский рынок, и Литовский замок, и живорыбный садок, и Демидов сад.
Помнится, один отставной секунд-майор [Секунд-майор —
офицерский чин в русской армии XVIII века, следующий за чином капитана.], известный борзятник [Борзятник — любитель охотиться с борзыми собаками.], внезапно высунулся из окна своей
квартиры и, весь багровый, с туловищем на перевесе, неистово заулюлюкал!
В самый день этого счастливого, по мнению Бейгуша, решения он совершенно неожиданно получил небольшую записку от капитана Чарыковского, который приглашал его на нынешний вечер, отложив все текущие дела и занятия, непременно явиться к назначенному часу, для весьма важных и экстренных совещаний, в
Офицерскую улицу, в
квартиру, занимаемую четырьмя слушателями академии генерального штаба, где обыкновенно собирался, под видом «литературных вечеров», польский «военный кружок Петербурга».
И подарки и карточки (несколько штук их назначалось товарищам в морском корпусе) были отправлены вместе с громадным письмом в Петербург, а за два дня до ухода из Гревзенда и Володя получил толстый конверт с знакомым почерком родной материнской руки и, полный радости и умиления, перечитывал эти строки длинного письма, которое перенесло его в маленькую
квартиру на
Офицерской и заставило на время жить жизнью своих близких.