На улицах быстро темнело. По шоссе бегали с визгом еврейские ребятишки. Где-то на завалинках у ворот, у калиток, в садах звенел женский смех, звенел непрерывно и возбужденно, с какой-то горячей, животной, радостной дрожью, как звенит он только ранней весной. И вместе с тихой, задумчивой грустью в душе Ромашова рождались странные, смутные воспоминания и сожаления о никогда не бывшем счастье и о прошлых, еще более прекрасных вёснах, а в сердце шевелилось неясное и
сладкое предчувствие грядущей любви…
И вот, в ту самую минуту, когда Глумов договаривал эти безнадежные слова, в передней как-то особенно звукнул звонок. Объятые
сладким предчувствием, мы бросились к двери… О, радость! Иван Тимофеич сам своей персоной стоял перед нами!
Под беспорядочным напором грез, художественных образов прошлого и
сладкого предчувствия счастья жалкий человек умолкает и только шевелит губами, как бы шепчась с самим собой.
Неточные совпадения
Каким образом могли сочетаться все мирные впечатления и наслаждения затишьем с мучительно
сладкими и тревожными биениями сердца при
предчувствии близких бурных решений — не знаю, но все опять отношу к «широкости».
Помнится, в то время образ женщины, призрак женской любви почти никогда не возникал определенными очертаниями в моем уме; но во всем, что я думал, во всем, что я ощущал, таилось полусознанное, стыдливое
предчувствие чего-то нового, несказанно
сладкого, женского…
Мне казалось, что вместе с этим ароматом вливалась в мою душу весенняя грусть,
сладкая и нежная, исполненная беспокойных ожиданий и смутных
предчувствий, — поэтическая грусть, делающая в ваших глазах всех женщин хорошенькими и всегда приправленная неопределенными сожалениями о прошлых вёснах.
Вмиг в голове у меня загорелась идея… да, впрочем, это был только миг, менее чем миг, как вспышка пороха, или уж переполнилась мера, и я вдруг теперь возмутился всем воскресшим духом моим, да так, что мне вдруг захотелось срезать наповал всех врагов моих и отмстить им за все и при всех, показав теперь, каков я человек; или, наконец, каким-нибудь дивом научил меня кто-нибудь в это мгновение средней истории, в которой я до сих пор еще не знал ни аза, и в закружившейся голове моей замелькали турниры, паладины, герои, прекрасные дамы, слава и победители, послышались трубы герольдов, звуки шпаг, крики и плески толпы, и между всеми этими криками один робкий крик одного испуганного сердца, который нежит гордую душу
слаще победы и славы, — уж не знаю, случился ли тогда весь этот вздор в голове моей или, толковее,
предчувствие этого еще грядущего и неизбежного вздора, но только я услышал, что бьет мой час.
В этот день, ознаменованный приехавшей к нам незнакомой мне до сих пор бабушкой, я, по ее настоянию, была в первый раз в жизни оставлена без
сладкого. В тот же вечер ревела и я не менее моего двоюродного братца, насплетничавшего на меня бабушке, — ревела не от горя, досады и обиды, а от тайного
предчувствия лишения свободы, которою я так чудесно умела до сих пор пользоваться.