Неточные совпадения
— Ах,
знаю,
знаю! — торопливо
и радостно перебила его Шурочка. — Но
только это теперь не так легко делать, а вот раньше, в детстве, — ах как это было забавно!..
— О, я тоже это
знаю! — весело подхватила Шурочка. — Но
только не так. Я, бывало, затаиваю дыхание, пока хватит сил,
и думаю: вот я не дышу,
и теперь еще не дышу,
и вот до сих пор,
и до сих,
и до сих…
И тогда наступало это странное. Я чувствовала, как мимо меня проходило время. Нет, это не то: может быть, вовсе времени не было. Это нельзя объяснить.
Она ничего не
знает о тебе, никогда не услышит о тебе, глаза ее скользят по тебе, не видя, но ты тут, подле, всегда обожающий, всегда готовый отдать за нее — нет, зачем за нее — за ее каприз, за ее мужа, за любовника, за ее любимую собачонку — отдать
и жизнь,
и честь,
и все, что
только возможно отдать!
Что-то, казалось, постороннее ударило Ромашову в голову,
и вся комната пошатнулась перед его глазами. Письмо было написано крупным, нервным, тонким почерком, который мог принадлежать
только одной Александре Петровне — так он был своеобразен, неправилен
и изящен. Ромашов, часто получавший от нее записки с приглашениями на обед
и на партию винта, мог бы
узнать этот почерк из тысяч различных писем.
«Я
знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если
только я не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не
знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец!
И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью
и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.
Некоторые
только и жили, что винтом, штоссом
и ландскнехтом: кое-кто играл нечисто, — об этом
знали, но смотрели сквозь пальцы.
Однако перед большими смотрами, все, от мала до велика, подтягивались
и тянули друг друга. Тогда уже не
знали отдыха, наверстывая лишними часами занятий
и напряженной, хотя
и бестолковой энергией то, что было пропущено. С силами солдат не считались, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали
и осаживали младших офицеров, младшие офицеры сквернословили неестественно, неумело
и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие от ругани, жестоко дрались. Впрочем, дрались
и не одни
только унтер-офицеры.
— Вот, вот, вот… Я
и говорю… Сергей-то Петровича я не
знала… Понаслышке
только. А вот Петра Петровича — того даже очень часто видела. Именья, почитай, рядом были. Очень, оч-чень приятно, молодой человек… Похвально с вашей стороны.
— Я
только, господа… Я, господа, может быть, ошибаюсь, — заговорил он, заикаясь
и смущенно комкая свое безбородое лицо руками. — Но, по-моему, то есть я полагаю… нужно в каждом отдельном случае разбираться. Иногда дуэль полезна, это безусловно,
и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно. Но иногда,
знаете, это… может быть, высшая честь заключается в том, чтобы… это… безусловно простить… Ну, я не
знаю, какие еще могут быть случаи… вот…
—
И этого святого, необыкновенного человека я обманывала!..
И ради кого же! О, если бы он
знал, если б он
только знал…
— Не
знаешь? — грозно воскликнул Сероштан
и двинулся было на Архипова, но, покосившись на офицера,
только затряс головой
и сделал Архипову страшные глаза. — Ну, слухай. Унутренними врагами мы называем усех сопротивляющихся закону. Например, кого?.. — Он встречает искательные глаза Овечкина. — Скажи хоть ты, Овечкин.
Когда же учение окончилось, они пошли с Веткиным в собрание
и вдвоем с ним выпили очень много водки. Ромашов, почти потеряв сознание, целовался с Веткиным, плакал у него на плече громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту
и тоску жизни,
и на то, что его никто не понимает,
и на то, что его не любит «одна женщина», а кто она — этого никто никогда не
узнает; Веткин же хлопал рюмку за рюмкой
и только время от времени говорил с презрительной жалостью...
— Идемте, идемте… Я не
знаю, кто это делает, но мужа осаждают анонимными письмами. Он мне не показывал, а
только вскользь говорил об этом. Пишут какую-то грязную площадную гадость про меня
и про вас. Словом, прошу вас, не ходите к нам.
Из лагеря в город вела
только одна дорога — через полотно железной дороги, которое в этом месте проходило в крутой
и глубокой выемке. Ромашов по узкой, плотно утоптанной, почти отвесной тропинке быстро сбежал вниз
и стал с трудом взбираться по другому откосу. Еще с середины подъема он заметил, что кто-то стоит наверху в кителе
и в шинеле внакидку. Остановившись на несколько секунд
и прищурившись, он
узнал Николаева.
Он уже
знал теперь твердо, что не останется служить в армии
и непременно уйдет в запас, как
только минуют три обязательных года, которые ему надлежало отбыть за образование в военном училище.
Они сидели без огня, в темноте,
и только по едва слышной возне Ромашов заметил их присутствие
и с трудом
узнал их, подойдя вплотную
и нагнувшись над ними.
Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской
только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его?
только,
знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Аммос Федорович. А черт его
знает, что оно значит! Еще хорошо, если
только мошенник, а может быть,
и того еще хуже.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не
узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Черт его
знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне
узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)