Об ущербе же его императорского величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным над мною начальникам во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя
вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру (солдату) надлежит.
Неточные совпадения
Александров остановил извозчика у Красных казарм, напротив здания четвертого кадетского корпуса. Какой-то тайный инстинкт
велел ему идти в свой второй корпус не прямой дорогой, а кружным путем, по тем прежним дорогам, вдоль тех прежних мест, которые исхожены
и избеганы много тысяч раз, которые останутся запечатленными в памяти на много десятков лет, вплоть до самой смерти,
и которые теперь веяли на него неописуемой сладкой, горьковатой
и нежной грустью.
Гораздо позднее узнал мальчик причины внимания к нему начальства. Как только строевая рота вернулась с обеда
и весть об аресте Александрова разнеслась в ней, то к капитану Яблукинскому быстро явился кадет Жданов
и под честным словом сказал, что это он, а не Александров, свистнул в строю. А свистнул только потому, что лишь сегодня научился свистать при помощи двух пальцев, вложенных в рот,
и по дороге в столовую не мог удержаться от маленькой репетиции.
— А теперь, — сказал священник, — стань-ка на колени
и помолись. Так тебе легче будет.
И мой совет — иди в карцер. Там тебя ждут котлеты. Прощай, ерш ершович. А я
поведу твою маму чай пить.
Через месяц окончилась казавшаяся бесконечной усиленная тренировка фараонов на ловкость, быстроту, красоту
и точность военных приемов. Наступил момент, когда строгие глаза учителей нашли прежних необработанных новичков достаточно спелыми для высокого звания юнкера Третьего военного Александровского училища. Вскоре пронеслась между фараонами летучая волнующая
весть: «В эту субботу будем присягать!»
— Она очень жалеет, что не может быть у вас на балу. Она сегодня очень занята. Она поздравляет вас с праздником
и велела передать вам вот этот сверток. Там подарок вам на память. Возьмите.
И сам Александров удивляется своему спокойствию, с которым он встречает эту черную
весть. Он таким же горячим шепотком говорит...
В октябре 1888 года по Москве разнесся слух о крушении царского поезда около станции Борки. Говорили смутно о злостном покушении. Москва волновалась. Потом из газет стало известно, что катастрофа чудом обошлась без жертв. Повсюду служились молебны,
и на всех углах ругали вслух инженеров с подрядчиками. Наконец пришли
вести, что Москва ждет в гости царя
и царскую семью: они приедут поклониться древним русским святыням.
Все эти слухи
и вести проникают в училище. Юнкера сами не знают, чему верить
и чему не верить. Как-то нелепо странна, как-то уродливо неправдоподобна мысль, что государю, вершинной, единственной точке той великой пирамиды, которая зовется Россией, может угрожать опасность
и даже самая смерть от случайного крушения поезда. Значит, выходит, что
и все существование такой необъятно большой, такой неизмеримо могучей России может зависеть от одного развинтившегося дорожного болта.
Володька прищурил глаза,
повел огромным носом
и спросил коротко...
И вот, по какому-то наитию, однажды
и обратился Александров к этому тихонькому, закапанному воском монашку с предложением купить кое-какие монетки. В коллекции не было ни мелких золотых, ни крупных серебряных денег. Однако монашек, порывшись в медной мелочи, взял три-четыре штуки, заплатил двугривенный
и велел зайти когда-нибудь в другой раз. С того времени они
и подружились.
Миртов засмеялся, показав беззубый рот, потом обнял юнкера
и повел его к двери. — Не забывайте меня. Заходите всегда, когда свободны. А я на этих днях постараюсь устроить вашу рукопись в «Московский ручей», в «Вечерние досуги», в «Русский цветник» (хотя он чуточку слишком консервативен) или еще в какое-нибудь издание. А о результате я вас уведомлю открыткой. Ну, прощайте. Вперед без страха
и сомненья!
— Сейчас же отправляйтесь в карцер на трое суток с исполнением служебных обязанностей. А журналишко ваш я разорву на мелкие части
и брошу в нужник… —
И крикнул: — Фельдфебель,
ведите роту.
Простой, обыкновенный человек, даже еще
и с титулом графа, человек, у которого две руки, две ноги, два глаза, два уха
и один нос, человек, который, как
и все мы, ест, пьет, дышит, сморкается
и спит…
и вдруг он самыми простыми словами, без малейшего труда
и напряжения, без всяких следов выдумки взял
и спокойно рассказал о том, что видел,
и у него выросла несравненная, недосягаемая, прелестная
и совершенно простая
повесть.
Пусть учитель русской словесности, семинар Декапольский, монотонно бубнил о том, что противоречие идеала автора с действительностью было причиною
и поводом всех написанных русскими писателями стихов, романов,
повестей, сатир
и комедий… Это противоречие надоело всем хуже горькой редьки.
— Эт-то что за безобразие? — завопил Артабалевский пронзительно. — Это у вас называется топографией? Это, по-вашему, военная служба? Так ли подобает
вести себя юнкеру Третьего Александровского училища? Тьфу! Валяться с девками (он понюхал воздух), пить водку! Какая грязь! Идите же немедленно явитесь вашему ротному командиру
и доложите ему, что за самовольную отлучку
и все прочее я подвергаю вас пяти суткам ареста, а за пьянство лишаю вас отпусков вплоть до самого дня производства в офицеры. Марш!
Он машинально зачеркивал выходящие полки
и в то же время
вел своеобразную детскую игру: каждый раз, как вставал
и называл свой полк юнкер, он по его лицу, по его голосу, по названию полка старался представить себе — какая судьба, какие перемены
и приключения ждут в будущем этого юнкера?
— Н-да, плохое ваше дело:
и хочется,
и колется,
и маменька не
велит. Вполне понимаю ваше горе…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила
и солидность в поступках.
Хотя
и взяточник, но
ведет себя очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонёр; говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая
и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да… хочет
вести войну,
и министерия-то, вот видите,
и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.
Поехал в город парочкой! // Глядим, везет из города // Коробки, тюфяки; // Откудова ни взялися // У немца босоногого // Детишки
и жена. //
Повел хлеб-соль с исправником //
И с прочей земской властию, // Гостишек полон двор!
И силы словно прибыло, // Опять: охота, музыка, // Дворовых дует палкою, //
Велит созвать крестьян.