Неточные совпадения
Тронная зала, построенная Лефортом в
честь Петра, в которой
по ночам бродили призраки; мимо старинных потешных укреплений с высокими валами и глубокими рвами.
Так, или
почти так, выразили свое умное решение нынешние фараоны, а через день, через два уже господа обер-офицеры; стоит только прийти волшебной телеграмме, после которой старший курс мгновенно разлетится, от мощного дуновения судьбы,
по всем концам необъятной России. А через месяц прибудут в училище и новые фараоны.
Но больше всего было натаскивания и возни с тонким искусством отдания
чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где стояли портреты выше человеческого роста императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами
по всем предметам.
Прежний начальник училища, ушедший из него три года назад, генерал Самохвалов, или, по-юнкерски, Епишка, довел пристрастие к своим молодым питомцам до степени, пожалуй, немного чрезмерной. Училищная неписаная история сохранила многие предания об этом взбалмошном,
почти неправдоподобном,
почти сказочном генерале.
Четвертая рота, в которой имел
честь служить и учиться Александров, звалась… то есть она называлась… ее прозвание, за малый рост, было грубо
по смыслу и оскорбительно для слуха. Ни разу Александров не назвал его никому постороннему, ни даже сестрам и матери. Четвертую роту звали… «блохи». Кличка несправедливая: в самом малорослом юнкере было все-таки не меньше двух аршин с четырьмя вершками.
Большая Межевая церковь была
почти полна. У Синельниковых,
по их покойному мужу и отцу, полковнику генерального штаба, занимавшему при генерал-губернаторе Владимире Долгоруком очень важный пост, оказалось в Москве обширное и блестящее знакомство. Обряд венчания происходил очень торжественно: с певчими из капеллы Сахарова, со знаменитым протодиаконом Успенского собора Юстовым и с полным ослепительным освещением, с нарядной публикой.
Они пошли тесной кучкой
по лестнице, внизу которой уже стоял исполинский швейцар, успевший вооружиться своей страшной булавою и вновь надеть на свое лицо выражение горделивой строгости. Молодецки отчетливо, как и полагается перновскому гренадеру, он отдал юнкерам
честь по-ефрейторски, в два приема.
«О нет. Все это была не любовь, так, забава, игра, пустяки, вроде — и то правда — игры в фанты или
почту. Смешное передразнивание взрослых
по прочитанным романам. Мимо! Мимо! Прощайте, детские шалости и дурачества!»
Она обмахивается веером. Она — девочка — кокетничает с юнкером совсем как взрослая записная львица. Серьезные,
почти строгие гримаски она переплетает улыбками, и каждая из них по-разному выразительна. Ее верхняя губа вырезана в чудесной форме туго натянутого лука, и там, где этот рисунок кончается с обеих сторон у щек, там чуть заметные ямочки.
Эта маленькая девушка,
по виду
почти девочка, кажется Александрову похожей на ожившую новую фарфоровую куклу.
Кончились зимние каникулы. Тяжеловато после двух недель
почти безграничной свободы втягиваться снова в суровую воинскую дисциплину, в лекции и репетиции, в строевую муштру, в раннее вставание
по утрам, в ночные бессонные дежурства, в скучную повторяемость дней, дел и мыслей.
Он отлично знал, что в училище богословие считается предметом
почти необязательным, экзамена
по нему не полагалось.
В субботу юнкеров отпустили в отпуск на всю неделю Масленицы. Семь дней перерыва и отдыха посреди самого тяжелого и напряженного зубрения, семь дней полной и веселой свободы в стихийно разгулявшейся Москве, которая перед строгим Великим постом вновь возвращается к незапамятным языческим временам и вновь впадает в широкое идолопоклонство на яростной тризне
по уходящей зиме, в восторженном плясе в
честь весны, подходящей большими шагами.
Мать гладила его волосы, а он рассказывал все
по порядку: блестящий рождественский бал в Екатерининском институте, куда его
почти насильно отправил Дрозд.
Александров сначала опасался, что
почти шестимесячная отвычка от «патинажа» даст себя знать тяжестью, неловкостью и неумелостью движений. Но когда он быстрым полубегом-полускоком обогнул четыре раза гладкую поверхность катка и поплыл большими круглыми, перемежающимися размахами, то сразу радостно почувствовал, что ноги его по-прежнему работают ловко, послушно и весело и отлично помнят конькобежный темп.
Они пошли рядышком,
по привычке в ногу, держась подтянуто, как на ученье, и с механичной красивой точностью отдавая
честь господам офицерам.
Где богатая женитьба на любимой прекрасной девушке, где холостая, прокуренная жизнь одинокого армейца, где несчастливая дуэль, где принудительный выход из полка
по решению офицерского суда
чести, где великие героические подвиги на театре военных действий.
Но от дня производства до явки отпускных у начальства остается
почти месяц свободного от занятий времени, которым каждый пользуется
по средствам и воображению.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда до нее было кривым, маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз, уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось, земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя массу разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая в густо-голубом,
почти лиловом небе.
По этому знаку вышло шествие.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, женские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на пути, становятся во фронт и делают
честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевскими петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и
по щекам текут слезы.
Они еще издали встречают Александрова готовно растаращенными глазами и, за четыре шага, одновременно, прием в прием, такт в такт, звук в звук, великолепно отдают ему винтовками
честь по-ефрейторски.
Расчет производился на старинный образец: хотя теперь все губернские и уездные большие города давно уже были объединены друг с другом железной дорогой, но прогоны платились, как за почтовую езду,
по три лошади на персону с надбавкой на харчи, разница между
почтой и вагоном давала довольно большую сумму.
— А журнал, это есть, братец ты мой, такие картинки, крашеные, и идут они сюда к здешним портным каждую субботу,
по почте, из-за границы, с тем то есть, как кому одеваться, как мужскому, равномерно и женскому полу. Рисунок, значит. Мужской пол все больше в бекешах пишется, а уж по женскому отделению такие, брат, суфлеры, что отдай ты мне все, да и мало!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на
почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки
по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая
честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки
по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
Артемий Филиппович.
По заслугам и
честь.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший
почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
— В чем счастие,
по вашему? // Покой, богатство,
честь — // Не так ли, други милые?