Оба они, еврей и еврейка, были родом из Гомеля и, должно быть, были созданы самим богом для нежной, страстной,
взаимной любви, но многие обстоятельства, как, например, погром, происшедший в их городе, обеднение, полная растерянность, испуг, на время разлучили их.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда
взаимная любовь ваша…
Не с легким сердцем шел я на это свидание, не предаваться радостям
взаимной любви предстояло мне; мне предстояло сдержать данное слово, исполнить трудную обязанность.
Неточные совпадения
При вопросе: где ложь? в воображении его потянулись пестрые маски настоящего и минувшего времени. Он с улыбкой, то краснея, то нахмурившись, глядел на бесконечную вереницу героев и героинь
любви: на донкихотов в стальных перчатках, на дам их мыслей, с пятидесятилетнею
взаимною верностью в разлуке; на пастушков с румяными лицами и простодушными глазами навыкате и на их Хлой с барашками.
Момент символических намеков, знаменательных улыбок, сиреневых веток прошел невозвратно.
Любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность; явились
взаимные права. Обе стороны открывались более и более: недоразумения, сомнения исчезали или уступали место более ясным и положительным вопросам.
«Да не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и ровное течение чувства? Ведь это норма
любви, и чуть что отступает от нее, изменяется, охлаждается — мы страдаем: стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. — Не есть ли это венец выработанности, выяснения
взаимных отношений обоих полов?»
Та неувядающая и негибнущая
любовь лежала могуче, как сила жизни, на лицах их — в годину дружной скорби светилась в медленно и молча обмененном взгляде совокупного страдания, слышалась в бесконечном
взаимном терпении против жизненной пытки, в сдержанных слезах и заглушенных рыданиях…
Первый человек, признанный нами и ими, который дружески подал обоим руки и снял своей теплой
любовью к обоим, своей примиряющей натурой последние следы
взаимного непониманья, был Грановский; но когда я приехал в Москву, он еще был в Берлине, а бедный Станкевич потухал на берегах Lago di Como лет двадцати семи.