Неточные совпадения
Но одну половину
из этой цены брала
себе хозяйка, Анна Марковна, другую же музыканты делили поровну.
Этот человек, отверженный
из отверженных, так низко упавший, как только может представить
себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с таким пренебрежением и деревянным равнодушием, как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью, и даже не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.
Но раза два-три в год он с невероятными лишениями выкраивал
из своего нищенского бюджета пять или десять рублей, отказывая
себе в любимой вечерней кружке пива и выгадывая на конках, для чего ему приходилось делать громадные концы по городу пешком.
Но он высвободился из-под ее руки, втянув в
себя голову, как черепаха, и она без всякой обиды пошла танцевать с Нюрой. Кружились и еще три пары. В танцах все девицы старались держать талию как можно прямее, а голову как можно неподвижнее, с полным безучастием на лицах, что составляло одно
из условий хорошего тона заведения. Под шумок учитель подошел к Маньке Маленькой.
— А меня один офицер лишил невинности там… у
себя на родине. А мамаша у меня ужас какая строгая. Если бы она узнала, она бы меня собственными руками задушила. Ну вот я и убежала
из дому и поступила сюда…
Однако любовь была настолько велика, что аптекарский ученик Нейман с большим трудом, усилиями я унижениями сумел найти
себе место ученика в одной
из местных аптек и разыскал любимую девушку.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый
из вас представит
себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
Никто
из близко знавших Рамзеса не сомневался, что он сделает блестящую карьеру, да и сам Рамзес вовсе не скрывал своей уверенности в том, что к тридцати пяти годам он сколотит
себе миллион исключительно одной практикой, как адвокат-цивилист.
— Ах ты, боже мой! — И Лихонин досадливо и нервно почесал
себе висок. — Борис же все время вел
себя в высокой степени пошло, грубо и глупо. Что это за такая корпоративная честь, подумаешь? Коллективный уход
из редакций,
из политических собраний,
из публичных домов. Мы не офицеры, чтобы прикрывать глупость каждого товарища.
И вот, на, изволь, получай
себе красоту
из сурьмы, белил и румян.
Словом, представь
себе дерево настоящей крупной породы, но выращенное в стеклянном колпаке, в банке из-под варенья.
На каждом перекрестке открывались ежедневно «фиалочные заведения» — маленькие дощатые балаганчики, в каждом
из которых под видом продажи кваса торговали
собою, тут же рядом за перегородкой
из шелевок, по две, по три старых девки, и многим матерям и отцам тяжело и памятно это лето по унизительным болезням их сыновей, гимназистов и кадетов.
— Представьте
себе, только в первый раз. Наш полк стоит в Чернобобе. Сам я родом
из Москвы.
Несколько раз в продолжение суток Горизонт заходил в третий класс, в два вагона, разделенные друг от друга чуть ли не целым поездом. В одном вагоне сидели три красивые женщины в обществе чернобородого, молчаливого сумрачного мужчины. С ним Горизонт перекидывался странными фразами на каком-то специальном жаргоне. Женщины глядели на него тревожно, точно желая и не решаясь о чем-то спросить. Раз только, около полудня, одна
из них позволила
себе робко произнести...
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый раз вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с вами! Живите
себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар, какую я вам привез игрушку
из Одессы! Вы таки будете довольны!
— Представьте
себе, что в прошлом году сделал Шепшерович! Он отвез в Аргентину тридцать женщин
из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую
из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить
себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их в Москву, Петербург, Киев, Одессу и в Харьков. Но вы знаете, мадам, это не человек, а орел. Вот кто умеет делать дела!
Затем тотчас же, точно привидение
из люка, появился ее сердечный друг, молодой полячок, с высоко закрученными усами, хозяин кафешантана. Выпили вина, поговорили о ярмарке, о выставке, немножко пожаловались на плохие дела. Затем Горизонт телефонировал к
себе в гостиницу, вызвал жену. Познакомил ее с теткой и с двоюродным братом тетки и сказал, что таинственные политические дела вызывают его
из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
— Именно! Я вас очень люблю, Рязанов, за то, что вы умница. Вы всегда схватите мысль на лету, хотя должна сказать, что это не особенно высокое свойство ума. И в самом деле, сходятся два человека, вчерашние друзья, собеседники, застольники, и сегодня один
из них должен погибнуть. Понимаете, уйти
из жизни навсегда. Но у них нет ни злобы, ни страха. Вот настоящее прекрасное зрелище, которое я только могу
себе представить!
Остальные двое согласились на это, вероятно, неохотно, но Елене Викторовне сопротивляться не было никакой возможности. Она всегда делала все, что хотела. И потом все они слышали и знали, что в Петербурге светские кутящие дамы и даже девушки позволяют
себе из модного снобизма выходки куда похуже той, какую предложила Ровинская.
Вы упустили
из виду то, что на самом лучшем месте я, даже отказывая
себе во всем, не сумею отложить в месяц более пятнадцати-двадцати рублей, а здесь, при благоразумной экономии, я выгадываю до ста рублей и сейчас же отношу их в сберегательную кассу на книжку.
— Отчего же, Женечка! Я пойду и дальше.
Из нас едва-едва одна на тысячу делала
себе аборт. А вы все по нескольку раз. Что? Или это неправда? И те
из вас, которые это делали, делали не ради отчаяния или жестоко» бедности, а вы просто боитесь испортить
себе фигуру и красоту — этот ваш единственный капитал. Или вы искали лишь скотской похоти, а беременность и кормление мешали вам ей предаваться!
В то раннее утро, когда Лихонин так внезапно и, может быть, неожиданно даже для самого
себя увез Любку
из веселого заведения Анны Марковны, был перелом лета.
Из всех его слов Любка не поняла ровно ни одного. Она все-таки чувствовала
себя в чем-то виноватой, и вся как-то съежилась, запечалилась, опустила вниз голову и замолчала. Еще немного, и она, пожалуй, расплакалась бы среди улицы, но, к счастью, они в это время подъехали к дому, где квартировал Лихонин.
— Ну вот, я и подумал: а ведь каждую
из этих женщин любой прохвост, любой мальчишка, любой развалившийся старец может взять
себе на минуту или на ночь, как мгновенную прихоть, и равнодушно еще в лишний, тысяча первый раз осквернить и опоганить в ней то, что в человеке есть самое драгоценное — любовь…
— Подожди, Любочка! Подожди, этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То, что вчера было, ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел сделать
из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу
себя в порядок.
Среди всякого общества много такого рода людей: одни
из них действуют на среду софизмами, другие — каменной бесповоротной непоколебимостью убеждений, третьи — широкой глоткой, четвертые — злой насмешкой, пятые — просто молчанием, заставляющим предполагать за
собою глубокомыслие, шестые — трескучей внешней словесной эрудицией, иные хлесткой насмешкой надо всем, что говорят… многие ужасным русским словом «ерунда!». «Ерунда!» — говорят они презрительно на горячее, искреннее, может быть правдивое, но скомканное слово.
На следующий день (вчера было нельзя из-за праздника и позднего времени), проснувшись очень рано и вспомнив о том, что ему нужно ехать хлопотать о Любкином паспорте, он почувствовал
себя так же скверно, как в былое время, когда еще гимназистом шел на экзамен, зная, что наверное провалится.
— О! Не беспокойтесь говорить: я все прекрасно понимаю. Вероятно, молодой человек хочет взять эта девушка, эта Любка, совсем к
себе на задержание или чтобы ее, — как это называется по-русску, — чтобы ее спасай? Да, да, да, это бывает. Я двадцать два года живу в публичный дом и всегда в самый лучший, приличный публичный дом, и я знаю, что это случается с очень глупыми молодыми людьми. Но только уверяю вас, что
из этого ничего не выйдет.
— Да и прислугой тоже. Потрудитесь представить свидетельство от вашего квартирохозяина, — ведь, надеюсь, вы сами не домовладелец?.. Так вот, свидетельство о том, что вы в состоянии держать прислугу, а кроме того, все документы, удостоверяющие, что вы именно та личность, за которую
себя выдаете, например, свидетельство
из вашего участка и
из университета и все такое прочее. Ведь вы, надеюсь, прописаны? Или, может быть, того?..
Из нелегальных?
Он был
из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают
себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
И вот именно эти мечты, затаенные планы, такие мгновенные, случайные и в сущности подлые, —
из тех, в которых люди потом самим
себе не признаются, — вдруг исполнились.
Она была нерасчетлива и непрактична в денежных делах, как пятилетний ребенок, и в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами
собой подвертывались и на каждом шагу лезли в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и дело одна
из них, поравнявшись с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...
Один молодой человек, развязный и красивый, в фуражке с приплюснутыми полями, лихо надетой набекрень, в шелковой рубашке, опоясанной шнурком с кисточками, тоже повел ее с
собой в номера, спросил вина и закуску, долго врал Любке о том, что он побочный сын графа н что он первый бильярдист во всем городе, что его любят все девки и что он
из Любки тоже сделает фартовую «маруху».
Надо сказать, что и отпустила она ее только потому, что соблазнилась деньгами,
из которых половину присвоила
себе.
Если каждый
из нас попробует положить, выражаясь пышно, руку на сердце и смело дать
себе отчет в прошлом, то всякий поймает
себя на том, что однажды, в детстве, сказав какую-нибудь хвастливую или трогательную выдумку, которая имела успех, и повторив ее поэтому еще два, и пять, и десять раз, он потом не может от нее избавиться во всю свою жизнь и повторяет совсем уже твердо никогда не существовавшую историю, твердо до того, что в конце концов верит в нее.
Он дошел, наконец, до того, что стал чувствовать
себя безвольным, механически движущимся колесом общей машины, состоявшей
из пяти человек, и бесконечной цепи летящих арбузов.
Но ты еще никогда не знала размеров и власти своей наружности, а главное, ты не знаешь, до какой степени обаятельны такие натуры, как ты, и как они властно приковывают к
себе мужчин и делают
из них больше, чем рабов и скотов…
Эмма Эдуардовна первая нашла записку, которую оставила Женька у
себя на ночном столике. На листке, вырванном
из приходо-расходной книжки, обязательной для каждой проститутки, карандашом, наивным круглым детским почерком, по которому, однако, можно было судить, что руки самоубийцы не дрожали в последние минуты, было написано...
Ровинская, подобно многим своим собратьям, не пропускала ни одного дня, и если бы возможно было, то не пропускала бы даже ни одного часа без того, чтобы не выделяться
из толпы, не заставлять о
себе говорить: сегодня она участвовала в лжепатриотической манифестации, а завтра читала с эстрады в пользу ссыльных революционеров возбуждающие стихи, полные пламени и мести.