Неточные совпадения
Зоя, которая уже кончила играть и только что хотела зевнуть, теперь никак
не может раззеваться. Ей хочется
не то сердиться,
не то смеяться. У ней
есть постоянный гость, какой-то высокопоставленный старичок с извращенными эротическими привычками. Над его визитами к ней потешается все заведение.
Катька ничего
не могла рассказать — «мужчина как мужчина, как все мужчины», — говорила она со спокойным недоумением, но когда узнала, кто
был ее гостем, то вдруг расплакалась, сама
не зная почему.
— И в Кольку-бухгалтера? И в подрядчика? И в Антошку-картошку? И в актера толстого? У-у, бесстыдница! — вдруг вскрикивает Женя. —
Не могу видеть тебя без омерзения. Сука ты!
Будь я на твоем месте такая разнесчастная, я бы лучше руки на себя наложила, удавилась бы на шнурке от корсета. Гадина ты!
Но приват-доцент Ярченко уперся и казался по-настоящему рассерженным, хотя,
быть может, он и сам
не знал, что пряталось у него в каком-нибудь темном закоулке души
Товарищи никогда
не могли постигнуть, где он находил время для занятий наукой, но тем
не менее все экзамены и очередные работы он сдавал отлично и с первого курса
был на виду у профессоров.
— Толстенький! — ластилась одетая жокеем Вера к приват-доценту, карабкаясь к нему на колени, — у меня
есть подруга одна, только она больная и
не может выходить в залу. Я ей снесу яблок и шоколаду? Позволяешь?
— Ничего нет почетного в том, что я
могу пить как лошадь и никогда
не пьянею, но зато я ни с кем и
не ссорюсь и никого
не задираю. Очевидно, эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому мне оказывают доверие.
Или,
может быть, у них
не хватает ни времени, ни самоотверженности, ни самообладания вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости.
Но Боря
не мог оставить. У него
была несчастная особенность!: опьянение
не действовало ему ни на ноги, ни на язык но приводило его в мрачное, обидчивое настроение и толкало на ссоры. А Платонов давно уже раздражал его своим небрежно-искренним, уверенным и серьезным тоном, так мало подходящим к отдельному кабинету публичного дома Но еще больше сердило Собашникова то кажущееся равнодушие, с которым репортер пропускал его злые вставки в разговор.
Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль — он сделался чем-то вроде старого добряка-помещика, который сам
был когда-то в университете и теперь
не может глядеть на студентов без тихого отеческого умиления.
— Когда она прекратится — никто тебе
не скажет.
Может быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет общей и ничьей, когда любовь
будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
— Женечка…
может быть, вы… А? Ведь
не в любовницы зову… как друга… Пустяки, полгода отдыха… а там какое-нибудь ремесло изучим…
будем читать…
И
не та ли же самая удивительная судьба постигает громадные общественные, мировые организации — города, государства, народы, страны и, почем знать,
может быть, даже целые планетные миры?
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я
не признаю никакой разницы. Но что я
могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот,
может быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, —
может быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
Он говорил о том, что за ним следит полиция, что ему
не миновать тюрьмы, а
может быть, даже каторги и виселицы, что ему нужно скрыться на несколько месяцев за границу.
Конечно, проданная им женщина так и оставалась навсегда в цепких руках публичного дома. Горизонт настолько основательно забыл ее, что уже через год
не мог даже вспомнить ее лица. Но почем знать…
может быть, сам перед собою притворялся?
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, —
не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы
не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же виде, в каком они
были. Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак
не могу разобраться…
Но трусость ли, или специальная еврейская щепетильность, или,
может быть, даже физическая брезгливость
не позволяла ему взять и увести эту девушку из дома.
— Напрасно вы брезгуете этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня
был один Гость настоящий болван. Он меня
не мог любить иначе… иначе… ну, скажем просто, он меня колол иголками в грудь… А в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался на меня.
В продолжение этой пылкой тирады старый извозчик многозначительно, хотя и молча, рассмеялся, и от этого беззвучного смеха тряслась его спина. Старые извозчики очень многое слышат, потому что извозчику, сидящему спереди, все прекрасно слышно, чего вовсе
не подозревают разговаривающие седоки, и многое старые извозчики знают из того, что происходит между людьми. Почем знать,
может быть, он слышал
не раз и более беспорядочные, более возвышенные речи?
Лихонин смутился. Таким странным ему показалось вмешательство этой молчаливой, как будто сонной девушки. Конечно, он
не сообразил того, что в ней говорила инстинктивная, бессознательная жалость к человеку, который недоспал, или,
может быть, профессиональное уважение к чужому сну. Но удивление
было только мгновенное. Ему стало почему-то обидно. Он поднял свесившуюся до полу руку лежащего, между пальцами которой так и осталась потухшая папироса, и, крепко встряхнув ее, сказал серьезным, почти строгим голосом...
— Подожди, Любочка! Подожди, этого
не надо. Понимаешь, совсем, никогда
не надо. То, что вчера
было, ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более:
может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе
не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится.
Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
— Вот и чудесно… И хорошо, и мило,-говорил Лихонин, суетясь около хромоногого стола и без нужды переставляя чайную посуду. — Давно я, старый крокодил,
не пил чайку как следует, по-христиански, в семейной обстановке. Садитесь, Люба, садитесь, милая, вот сюда, на диван, и хозяйничайте. Водки вы, верно, по утрам
не пьете, а я, с вашего позволения,
выпью… Это сразу подымает нервы. Мне, пожалуйста, покрепче, с кусочком лимона. Ах, что
может быть вкуснее стакана горячего чая, налитого милыми женскими руками?
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем
могу, содействовать вашим начинаниям. Но
не лучше ли
будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая моя, — обратился он к Любке, — что вы знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.
— Что же, и это дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, самую малюсенькую, но в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что
есть. В студенческой почти никогда
не хватает мест. Так вот,
может быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
И, значит, бедная Люба при первой же несправедливости, при первой неудаче легче и охотнее пойдет туда же, откуда я ее извлек, если еще
не хуже, потому что это для нее и
не так страшно и привычно, а
может быть, даже от господского обращения и в охотку покажется.
— Что же, — сказал Симановский, — дело новое, незатасканное, и как знать, чего
не знаешь, —
может быть, вы, Лихонин, сделаетесь настоящим духовным отцом хорошего человека. Я тоже предлагаю свои услуги.
Последнее
было сделано совсем инстинктивно и, пожалуй, неожиданно даже для самой Любки. Никогда еще в жизни она
не целовала мужской руки, кроме как у попа.
Может быть, она хотела этим выразить признательность Лихонину и преклонение перед ним, как перед существом высшим.
Или,
может быть, и теперь
не поздно?
— Да и прислугой тоже. Потрудитесь представить свидетельство от вашего квартирохозяина, — ведь, надеюсь, вы сами
не домовладелец?.. Так вот, свидетельство о том, что вы в состоянии держать прислугу, а кроме того, все документы, удостоверяющие, что вы именно та личность, за которую себя выдаете, например, свидетельство из вашего участка и из университета и все такое прочее. Ведь вы, надеюсь, прописаны? Или,
может быть, того?.. Из нелегальных?
— Ничего
не могу поделать для вас, господин студент, ровно ничего, покамест вы
не представите всех требуемых бумаг. Что касается до девицы, то она, как
не имеющая жительства,
будет немедленно отправлена в полицию и задержана при ней, если только сама лично
не пожелает отправиться туда, откуда вы ее взяли. Имею честь кланяться.
Почему-то он
не мог или
не хотел сознать того, что
было бы гораздо умнее и выгоднее для него
не лгать,
не фальшивить и
не притворяться.
Или,
может быть, он хотя и знал это, но
не умел перевести установившегося тона?
— Скажите, ну разве
будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно
не пообедали дома, а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и любовь.
Не больше,
не меньше. Физиологическое наслаждение.
Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
Он говорил,
может быть, и
не так, но во всяком случае приблизительно в этом роде. Любка краснела, протягивала барышням в цветных кофточках и в кожаных кушаках руку, неуклюже сложенную всеми пальцами вместе, потчевала их чаем с вареньем, поспешно давала им закуривать, но, несмотря на все приглашения, ни за что
не хотела сесть. Она говорила: «Да-с, нет-с, как изволите». И когда одна из барышень уронила на пол платок, она кинулась торопливо поднимать его.
Значит, даже и при спокойной жизни
было в лице, в разговоре и во всей манере Любки что-то особенное, специфическое, для ненаметанного глаза,
может быть, и совсем
не заметное, но для делового чутья ясное и неопровержимое, как день.
—
Может быть, ты останешься у меня на всю ночь? — спросила она Гладышева, когда другие ушли. — Ты, миленький,
не бойся: если у тебя денег
не хватит, я за тебя доплачу. Вот видишь, какой ты красивый, что для тебя девчонка даже денег
не жалеет, — засмеялась она.
— Чушь!.. Этого
быть не может!.. — резко оборвал ее Коля. — Ну, однако, довольно, — я ухожу!
— Ничего
не понимаю, что случилось, — развела руками легкомысленная Манька. —
Может быть, угостите чем-нибудь бедную девочку?
— И нашел же место, где помереть! Хуже-то
не мог придумать? — сказал тот, что
был в красной рубахе.
—
Не стесняйся, милая Женя, говори все, что
есть! Ты ведь знаешь, что я человек свой и никогда
не выдам. А
может быть, и впрямь что-нибудь хорошее посоветую. Ну, бух с моста в воду — начинай!
—
Не знаю, — ответил глухо и потупившись Платонов, но он побледнел, и пальцы его под столом судорожно сжались в кулаки. —
Может быть, убил бы его…
—
Не «
может быть», а наверно!
Но он
был здоровый, крепкий, с грудью и с руками, как у статуи… и я
не могла…
— Нет, нет. Женя, только
не это!..
Будь другие обстоятельства, непреоборимые, я бы, поверь, смело сказал тебе ну что же, Женя, пора кончить базар… Но тебе вовсе
не это нужно… Если хочешь, я подскажу тебе один выход
не менее злой и беспощадный, но который,
может быть, во сто раз больше насытит твой гнев…
Может быть,
не в таком размахе, но ты бросишь их себе под ноги.
— Свет велик… А я жизнь люблю!.. Вот я так же и в монастыре, жила, жила,
пела антифоны и залостойники, пока
не отдохнула,
не соскучилась вконец, а потом сразу хоп! и в кафешантан… Хорош скачок? Так и отсюда… В театр пойду, в цирк, в кордебалет… а больше, знаешь, тянет меня, Женечка, все-таки воровское дело… Смелое, опасное, жуткое и какое-то пьяное… Тянет!.. Ты
не гляди на меня, что я такая приличная и скромная и
могу казаться воспитанной девицей. Я совсем-совсем другая.
Анна Марковна так дешево уступила дом
не только потому, что Кербеш, если бы даже и
не знал за нею некоторых темных делишек, все-таки
мог в любое время подставить ей ножку и съесть без остатка. Предлогов и зацепок к этому можно
было найти хоть по сту каждый день, и иные из них грозили бы
не одним только закрытием дома, а, пожалуй, и судом.
И про них в свою очередь Анна Марковна знала и
могла бы рассказать несколько темных и
не особенно лестных анекдотов, но в их среде
было не принято говорить об источниках семейного благополучия — ценились только ловкость, смелость, удача и приличные манеры.
— Is'gut! [Ну хорошо! (нем.)] — сдалась со вздохом Эмма Эдуардовна. — Я вам, дитя мое, ни в чем
не могу отказать. Дайте я пожму вашу руку.
Будем вместе трудиться и работать для общего блага.