Неточные совпадения
У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры
не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах,
так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
—
Так как же, Фома Фомич? — спрашивает искательно хозяйка. — Это же дело выеденного яйца
не стоит… Ведь вам только слово сказать…
— Ах, и
не рассказывайте, — вздыхает Анна Марковна, отвесив свою нижнюю малиновую губу и затуманив свои блеклые глаза. — Мы нашу Берточку, — она в гимназии Флейшера, — мы нарочно держим ее в городе, в почтенном семействе. Вы понимаете, все-таки неловко. И вдруг она из гимназии приносит
такие слова и выражения, что я прямо аж вся покраснела.
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье.
Не понимаю, как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают,
не должны вести себя
так публично. Кажутся, слава богу, вы
не в солдатском заведении, а в порядочном доме.
Не на Малой Ямской.
Однажды вышел
такой случай, что девицы чуть
не с благоговейным ужасом услыхали, что Тамара умеет бегло говорить по-французски и по-немецки.
— Надо что-нибудь делать. Скучно
так. В карты я
не играю и
не люблю.
Ну что тут радостного: придет пьяный, ломается, издевается, что-то
такое хочет из себя изобразить, но только ничего у него
не выходит.
Девицы с некоторой гордостью рассказывали гостям о тапере, что он был в консерватории и шел все время первым учеником, но
так как он еврей и к тому же заболел глазами, то ему
не удалось окончить курса.
Несмотря на то, что большинство женщин испытывало к мужчинам, за исключением своих любовников, полное, даже несколько брезгливое равнодушие, в их душах перед каждым вечером все-таки оживали и шевелились смутные надежды: неизвестно, кто их выберет,
не случится ли чего-нибудь необыкновенного, смешного или увлекательного,
не удивит ли гость своей щедростью,
не будет ли какого-нибудь чуда, которое перевернет всю жизнь?
Кроме того, несмотря на свою бесполость, они все-таки
не утеряли самого главного, инстинктивного стремления женщин — нравиться.
Этот человек, отверженный из отверженных,
так низко упавший, как только может представить себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с
таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с
таким пренебрежением и деревянным равнодушием, как обращаются
не с человеком, даже
не с собакой или лошадью, и даже
не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.
— А ничего. Никаких улик
не было. Была тут общая склока. Человек сто дралось. Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений
не имеет. Но Прохор сам потом хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку
не зарезал,
так в другой раз дорежу. Она, говорит, от моих рук
не уйдет. Будет ей амба!
И
не то, чтобы за что-нибудь, а просто
так, пойдет утром со мной в комнату, запрется и давай меня терзать.
Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных девушек, — зарабатывает
так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе
не выводят к гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с другим.
— Да, да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный.
Так бы никогда его от себя
не отпустила. Знаешь, он мне в последний раз что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И
так глазами на меня сверкнул.
— Еще бы ты первая стала ругаться. Дура!
Не все тебе равно, кто он
такой? Влюблена ты в него, что ли?
— И в Кольку-бухгалтера? И в подрядчика? И в Антошку-картошку? И в актера толстого? У-у, бесстыдница! — вдруг вскрикивает Женя. —
Не могу видеть тебя без омерзения. Сука ты! Будь я на твоем месте
такая разнесчастная, я бы лучше руки на себя наложила, удавилась бы на шнурке от корсета. Гадина ты!
Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их.
Так как все женщины торжественно молчали, точно
не замечая его, то он пересек залу и опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
— Вот так-так. Мужчина и вдруг
не курит. Ну
так угостите лафитом с лимонадом. Ужас как люблю лафит с лимонадом.
— Что это, в самом деле, за хамство! Кажется, я бежать
не собираюсь отсюда. И потом разве вы
не умеете разбирать людей? Видите, что к вам пришел человек порядочный, в форме, а
не какой-нибудь босяк. Что за назойливость
такая!
— Как
не бывать, — засмеялась Манька. — Я особенно люблю вот
таких, как ты, симпатичных, толстеньких.
Они хотели как можно шире использовать свой довольно тяжелый заработок и потому решили сделать ревизию положительно во всех домах Ямы, только к Треппелю
не решились зайти,
так как там было слишком для них шикарно.
Понемногу в зале создалась
такая шумная, чадная обстановка, что никто уже там
не чувствовал неловкости.
Весь день прошел весело и шумно, даже немного крикливо и чуть-чуть утомительно, но по-юношески целомудренно,
не пьяно и, что особенно редко случается, без малейшей тени взаимных обид или ревности, или невысказанных огорчений. Конечно,
такому благодушному настроению помогало солнце, свежий речной ветерок, сладкие дыхания трав и воды, радостное ощущение крепости и ловкости собственного тела при купании и гребле и сдерживающее влияние умных, ласковых, чистых и красивых девушек из знакомых семейств.
Но, почти помимо их сознания, их чувственность —
не воображение, а простая, здоровая, инстинктивная чувственность молодых игривых самцов — зажигалась от Нечаянных встреч их рук с женскими руками и от товарищеских услужливых объятий, когда приходилось помогать барышням входить в лодку или выскакивать на берег, от нежного запаха девичьих одежд, разогретых солнцем, от женских кокетливо-испуганных криков на реке, от зрелища женских фигур, небрежно полулежащих с наивной нескромностью в зеленой траве, вокруг самовара, от всех этих невинных вольностей, которые
так обычны и неизбежны на пикниках, загородных прогулках и речных катаниях, когда в человеке, в бесконечной глубине его души, тайно пробуждается от беспечного соприкосновения с землей, травами, водой и солнцем древний, прекрасный, свободный, но обезображенный и напуганный людьми зверь.
— Оставь меня в покое, Лихонин. По-моему, господа, это прямое и явное свинство — то, что вы собираетесь сделать. Кажется,
так чудесно, мило и просто провели время,
так нет, вам непременно надо, как пьяным скотам, полезть в помойную яму.
Не поеду я.
— Однако, если мне
не изменяет память, — со спокойной язвительностью сказал Лихонин, — припоминаю, что
не далее как прошлой осенью мы с одним будущим Моммсеном лили где-то крюшон со льдом в фортепиано, изображали бурятского бога, плясали танец живота и все
такое прочее?..
Он
так же, как и Ярченко, знал хорошо цену популярности среди учащейся молодежи, и если даже поглядывал на людей с некоторым презрением, свысока, то никогда, ни одним движением своих тонких, умных, энергичных губ этого
не показывал.
И, должно быть,
не одни студенты, а все случайные и постоянные посетители Ямы испытывали в большей или меньшей степени трение этой внутренней душевной занозы, потому что Дорошенко торговал исключительно только поздним вечером и ночью, и никто у него
не засиживался, а
так только заезжали мимоходом, на перепутье.
— Если я вам
не в тягость, я буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги. «Днепровское слово» заплатило мне гонорар, а это
такое же чудо, как выиграть двести тысяч на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
—
Так,
так,
так, Гаврила Петрович. Будем продолжать в том же духе. Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары, то смягчим его участь. — Простите,
не понимаю этого сравнения, — сдержанно ответил Ярченко. — Да по мне все равно; идемте.
— Тамарочка, твой муж пришел — Володенька. И мой муж тоже! Мишка! — взвизгнула Нюра, вешаясь на шею длинному, носастому, серьезному Петровскому. — Здравствуй, Мишенька. Что
так долго
не приходил? Я за тобой соскучилась.
— Ну уж это выдумки про подругу! А главное,
не лезь ты ко мне со своими нежностями. Сиди, как сидят умные дети, вот здесь, рядышком на кресле, вот
так. И ручки сложи!
— Ах, когда я
не могу!.. — извивалась от кокетства Вера, закатывая глаза под верхние веки. — Когда вы
такие симпатичные.
Такая навязчивость входила в круг их негласных обязанностей. Между девушками существовало даже какое-то вздорное, детское, странное соревнование в умении «высадить гостя из денег», — странное потому, что они
не получали от этого никакого барыша, кроме разве некоторого благоволения экономки или одобрительного слова хозяйки. Но в их мелочной, однообразной, привычно-праздной жизни было вообще много полуребяческой, полуистерической игры.
— Ну вот и обменялись любезностями, — засмеялся Лихонин. — Но удивительно, что мы именно здесь ни разу с вами
не встречались. По-видимому, вы
таки частенько бываете у Анны Марковны?
— Нет,
не то, — возразила ласковым шепотом Тамара. — А то, что он возьмет вас за воротник и выбросит в окно, как щенка. Я
такой воздушный полет однажды уже видела.
Не дай бог никому. И стыдно, и опасно для здоровья.
—
Не буянь, барбарис! — погрозил ему пальцем Лихонин. — Ну, ну, говорите, — попросил он репортера, — все это
так интересно, что вы рассказываете.
И страшны вовсе
не громкие фразы о торговле женским мясом, о белых рабынях, о проституции, как о разъедающей язве больших городов, и
так далее и
так далее… старая, всем надоевшая шарманка!
— Да
так…
не стоит и рассказывать… — уклончиво улыбнулся репортер. — Пустяк… Давайте-ка сюда вашу рюмку, господин Ярченко.
Можно насказать тысячу громких слов о сутенерах, а вот именно
такого Симеона ни за что
не придумаешь.
И ведь я
не только уверен, но я твердо знаю, что для счастия этой самой Берточки, нет, даже
не для счастия, а предположим, что у Берточки сделается на пальчике заусеница, —
так вот, чтобы эта заусеница прошла, — вообразите на секунду возможность
такого положения вещей!
— Но, в самом деле, Сергей Иванович, отчего бы вам
не попробовать все это описать самому? — спросил Ярченко. — У вас
так живо сосредоточено внимание на этом вопросе.
И все мы скажем: «Да ведь это всё мы сами видели и знали, но мы и предположить
не могли, что это
так ужасно!» В этого грядущего художника я верю всем сердцем.
И тогда же он подумал (и впоследствии часто вспоминал об этом), что никогда он
не видел Женю
такой блестяще-красивой, как в эту ночь.
—
Не обращай внимания.
Так… наши бабские дела… Тебе будет неинтересно.
—
Не беспокойтесь… ничего особенного… — ответила Женя еще взволнованным голосом. —
Так… наш маленький семейный вздор… Сергей Иваныч, можно мне вашего вина?
Но Боря
не мог оставить. У него была несчастная особенность!: опьянение
не действовало ему ни на ноги, ни на язык но приводило его в мрачное, обидчивое настроение и толкало на ссоры. А Платонов давно уже раздражал его своим небрежно-искренним, уверенным и серьезным тоном,
так мало подходящим к отдельному кабинету публичного дома Но еще больше сердило Собашникова то кажущееся равнодушие, с которым репортер пропускал его злые вставки в разговор.
— Слушайте, — сказал он тихо, хриплым голосом, медленно и веско расставляя слова. — Это уже
не в первый раз сегодня, что вы лезете со мной на ссору. Но, во-первых, я вижу, что, несмотря на ваш трезвый вид, вы сильно и скверно пьяны, а во-вторых, я щажу вас ради ваших товарищей. Однако предупреждаю, если вы еще вздумаете
так говорить со мною, то снимите очки.
Несмотря на неожиданность
такого оборота ссоры, никто
не рассмеялся. Только Манька Беленькая удивление ахнула и всплеснула руками. Женя с жадным нетерпением перебегала глазами от одного к другому.