Неточные совпадения
— Ты бы, Феклуша, скушала бы и
мою котлетку. Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А
знаете, барышни, что я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
— Да, да,
мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила.
Знаешь, он мне в последний раз что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
И вот я беспечно брожу по городам и весям, ничем не связанный,
знаю и люблю десятки ремесл и радостно плыву всюду, куда угодно судьбе направить
мой парус…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. —
Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты
мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— Вы
знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с
моим желудком! На этих станциях черт
знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот, может быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, — может быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
— Боже
мой! Кто же не
знает Шепшеровича! Это — бог, это — гений!
— Никогда не отчаивайтесь. Иногда все складывается так плохо, хоть вешайся, а — глядь — завтра жизнь круто переменилась. Милая
моя, сестра
моя, я теперь мировая знаменитость. Но если бы ты
знала, сквозь какие моря унижений и подлости мне пришлось пройти! Будь же здорова, дорогая
моя, и верь своей звезде.
— Панычу ж мий, золотко ж
мое серебряное, любый
мой! Вы ж мене, бабу пьяную, простыте. Ну, що ж? Загуляла! — Она кинулась было целовать ему руку. — Та я же
знаю, що вы не гордый, як другие паны. Ну, дайте, рыбонька
моя, я ж вам ручку поцелую! Ни, ни, ни! Просю, просю вас!..
Ну, так
знай: это
моя кузина, то есть двоюродная сестра, Любовь… — он замялся всего лишь на секунду, но тотчас же выпалил, — Любовь Васильевна, а для меня просто Любочка.
— Так, так, так, — сказал он, наконец, пробарабанив пальцами по столу. — То, что сделал Лихонин, прекрасно и смело. И то, что князь и Соловьев идут ему навстречу, тоже очень хорошо. Я, с своей стороны, готов, чем могу, содействовать вашим начинаниям. Но не лучше ли будет, если мы поведем нашу знакомую по пути, так сказать, естественных ее влечений и способностей. Скажите, дорогая
моя, — обратился он к Любке, — что вы
знаете, умеете? Ну там работу какую-нибудь или что. Ну там шить, вязать, вышивать.
— Я, дети
мои, ничего не
знаю, а что и
знаю, то — очень плохо. Но я ей буду читать замечательное произведение великого грузинского поэта Руставели и переводить строчка за строчкой. Признаюсь вам, что я никакой педагог: я пробовал быть репетитором, но меня вежливо выгоняли после второго же урока. Однако никто лучше меня не сумеет научить играть на гитаре, мандолине и зурне.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин —
мой друг,
мой брат и кунак. Но разве он
знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она
знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.
— А я
знаю! — кричала она в озлоблении. — Я
знаю, что и вы такие же, как и я! Но у вас папа, мама, вы обеспечены, а если вам нужно, так вы и ребенка вытравите,многие так делают. А будь вы на
моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и вы бы были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
— Дорогая
моя… все равно… секунда наслаждения!.. Мы сольемся с тобою в блаженстве!.. Никто не
узнает!.. Будь
моею!..
— Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя в грудь. — Вот вижу я вас и
знаю, что вы — будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже в некотором отношении военная косточка. В
мое время, когда я учился на помощника лесничего, все наше лесное ведомство было военное, и потому, стучась в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
— Не сердись на меня, исполни, пожалуйста, один
мой каприз: закрой опять глаза… нет, совсем, крепче, крепче… Я хочу прибавить огонь и поглядеть на тебя хорошенько. Ну вот, так… Если бы ты
знал, как ты красив теперь… сейчас вот… сию секунду. Потом ты загрубеешь, и от тебя станет пахнуть козлом, а теперь от тебя пахнет медом и молоком… и немного каким-то диким цветком. Да закрой же, закрой глаза!
— Не
знаю, Женечка! — тихо произнес Платонов. — Не то, что я боюсь говорить тебе или советовать, но я совсем ничего не
знаю. Это выше
моего рассудка… выше совести..
— Нет, — слабо улыбнулась Женька. — Я думала об этом раньше… Но выгорело во мне что-то главное. Нет у меня сил, нет у меня воли, нет желаний… Я вся какая-то пустая внутри, трухлявая… Да вот,
знаешь, бывает гриб такой — белый, круглый, — сожмешь его, а оттуда нюхательный порошок сыплется. Так и я. Все во мне эта жизнь выела, кроме злости. Да и вялая я, и злость
моя вялая… Опять увижу какого-нибудь мальчишку, пожалею, опять иуду казниться. Нет, уж лучше так…
«В смерти
моей прошу никого не винить. Умираю оттого, что заразилась, и еще оттого, что все люди подлецы и что жить очень гадко. Как разделить
мои вещи, об этом
знает Тамара. Я ей сказала подробно».
— И только это? О, mem Kind! [О,
мое дитя! (нем.)] А я думал… мне бог
знает что представилось! Дайте мне ваши руки, Тамара, ваши милые белые ручки и позвольте вас прижать auf mein Herz, на
мое сердце, и поцеловать вас.
— Я их не
знаю… Один из них вышел из кабинета позднее вас всех. Он поцеловал
мою руку и сказал, что если он когда-нибудь понадобится, то всегда к
моим услугам, и дал мне свою карточку, но просил ее никому не показывать из посторонних… А потом все это как-то прошло и забылось. Я как-то никогда не удосужилась справиться, кто был этот человек, а вчера искала карточку и не могла найти…