Неточные совпадения
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и
люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими глазами, со счастливым смехом лезла в
самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
Был случай, что Симеон впустил в залу какого-то пожилого
человека, одетого по-мещански. Ничего не было в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом подошел к
самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
— А ничего. Никаких улик не было. Была тут общая склока.
Человек сто дралось. Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет. Но Прохор
сам потом хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу. Она, говорит, от моих рук не уйдет. Будет ей амба!
— Что это, в
самом деле, за хамство! Кажется, я бежать не собираюсь отсюда. И потом разве вы не умеете разбирать
людей? Видите, что к вам пришел
человек порядочный, в форме, а не какой-нибудь босяк. Что за назойливость такая!
— Да, я здесь, правда, свой
человек, — спокойно продолжал он, медленными кругами двигая рюмку по столу.Представьте себе: я в этом
самом доме обедал изо дня в день ровно четыре месяца.
И вот, когда я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот
самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в грудь
человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
« Знаете, бывает, что
человеку с
самой отчаянной наглостью,
самым неправдоподобным образом льстят в глаза, и он
сам это отлично видит и знает, но — черт возьми! — какое-то сладостное чувство все-таки обмасливает душу.
Тебе расскажут именно такую шаблонную историк», какую ты —
сам человек шаблона и пошляк легче всего переваришь.
И я
сам думаю в теории: пускай
люди людей бьют, обманывают и стригут, как стада овец, — пускай! — насилие породит рано или поздно злобу.
— Да, я знаю, что все эти фальшивые мероприятия чушь и сплошное надругательство, — перебил Лихонин. — Но пусть я буду смешон и глуп — и я не хочу оставаться соболезнующим зрителем, который сидит на завалинке, глядит на пожар и приговаривает: «Ах, батюшки, ведь горит… ей-богу горит! Пожалуй, и
люди ведь горят!», а
сам только причитает и хлопает себя по ляжкам.
Нечто, подобное этому непостижимому року, пронеслось и над Ямской слободой, приведя ее к быстрой и скандальной гибели. Теперь вместо буйных Ямков осталась мирная, будничная окраина, в которой живут огородники, кошатники, татары, свиноводы и мясники с ближних боен. По ходатайству этих почтенных
людей, даже
самое название Ямской слободы, как позорящее обывателей своим прошлым, переименовано в Голубевку, в честь купца Голубева, владельца колониального и гастрономического магазина, ктитора местной церкви.
— Ох! Ч!то вы мне будете говорить? Замечательный город! Ну, совсем европейский город. Если бы вы знали, какие улицы, электричество, трамваи, театры! А если бы вы знали, какие кафешантаны! Вы
сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую вам, молодой
человек, сходите в Шато-де-Флер, в Тиволи, а также проезжайте на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
— Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой
человек! Вы
сами понимаете. Я был холостой, и, конечно, понимаете, всякий
человек грешен… Теперь уж, конечно, не то. Записался в инвалиды. Но от прежних дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
Подпоручик принялся перебирать одну за другой карточки простой фотографии и цветной, на которых во всевозможных видах изображалась в
самых скотских образах, в
самых неправдоподобных положениях та внешняя сторона любви, которая иногда делает
человека неизмеримо ниже и подлее павиана. Горизонт заглядывал ему через плечо, подталкивал локтем и шептал...
— А знаете что? — вдруг воскликнул весело Горизонт. — Мне все равно: я
человек закабаленный. Я, как говорили в старину, сжег свои корабли… сжег все, чему поклонялся. Я уже давно искал случая, чтобы сбыть кому-нибудь эти карточки. За ценой я не особенно гонюсь. Я возьму только половину того, что они мне
самому стоили. Не желаете ли приобрести, господин офицер?
Все поглядели по направлению ее руки. И в
самом деле, картина была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый
человек, вероятно, отец, а может быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между губами, то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову то влево, то вправо.
— Вот и все. А прибавьте к этому
самое ужасное, то, что каждый раз, почувствовав настоящее вдохновение, я тут же мучительно ощущаю сознание, что я притворяюсь и кривляюсь перед
людьми… А боязнь успеха соперницы? А вечный страх потерять голос, сорвать его или простудиться? Вечная мучительная возня с горловыми связками? Нет, право, тяжело нести на своих плечах известность.
— Именно! Я вас очень люблю, Рязанов, за то, что вы умница. Вы всегда схватите мысль на лету, хотя должна сказать, что это не особенно высокое свойство ума. И в
самом деле, сходятся два
человека, вчерашние друзья, собеседники, застольники, и сегодня один из них должен погибнуть. Понимаете, уйти из жизни навсегда. Но у них нет ни злобы, ни страха. Вот настоящее прекрасное зрелище, которое я только могу себе представить!
С удивлением глядел студент на деревья, такие чистые, невинные и тихие, как будто бы бог, незаметно для
людей, рассадил их здесь ночью, и деревья
сами с удивлением оглядываются вокруг на спокойную голубую воду, как будто еще дремлющую в лужах и канавах и под деревянным мостом, перекинутым через мелкую речку, оглядываются на высокое, точно вновь вымытое небо, которое только что проснулось и в заре, спросонок, улыбается розовой, ленивой, счастливой улыбкой навстречу разгоравшемуся солнцу.
«Да, он поступил, как
человек, как настоящий
человек, в
самом высоком смысле этого слова!
— Ну вот, я и подумал: а ведь каждую из этих женщин любой прохвост, любой мальчишка, любой развалившийся старец может взять себе на минуту или на ночь, как мгновенную прихоть, и равнодушно еще в лишний, тысяча первый раз осквернить и опоганить в ней то, что в
человеке есть
самое драгоценное — любовь…
Все-таки — вы для меня
самые близкие
люди и, конечно, не так глупы и неопытны, как с первого взгляда кажетесь.
— Какие тут шутки, Любочка! Я был бы
самым низким
человеком, если бы позволял себе такие шутки. Повторяю, что я тебе более чем друг, я тебе брат, товарищ. И не будем об этом больше говорить. А то, что случилось сегодня поутру, это уж, будь покойна, не повторится. И сегодня же я найму тебе отдельную комнату.
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком деле нужно
человека практичного, жоха, а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В
самом деле, ведь не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
— А все же вы паспорт, господин Лихонин, непременно завтра же предъявите, — настойчиво сказал управляющий на прощанье. — Как вы
человек почтенный, работящий, и мы с вами давно знакомы, также и платите вы аккуратно, то только для вас делаю. Времена, вы
сами знаете, какие теперь тяжелые. Донесет кто-нибудь, и меня не то что оштрафуют, а и выселить могут из города. Теперь строго.
— О! Не беспокойтесь говорить: я все прекрасно понимаю. Вероятно, молодой
человек хочет взять эта девушка, эта Любка, совсем к себе на задержание или чтобы ее, — как это называется по-русску, — чтобы ее спасай? Да, да, да, это бывает. Я двадцать два года живу в публичный дом и всегда в
самый лучший, приличный публичный дом, и я знаю, что это случается с очень глупыми молодыми
людьми. Но только уверяю вас, что из этого ничего не выйдет.
— Помилуйте! — совсем уж добродушно возразил Кербеш. — Жена, дети… Жалованье наше, вы
сами знаете, какое… Получайте, молодой
человек, паспортишко. Распишитесь в принятии. Желаю…
Этот большой, сильный и небрежный
человек как-то невольно, незаметно для
самого себя, стал подчиняться тому скрытому, неуловимому, изящному обаянию женственности, которое нередко таится под
самой грубой оболочкой, в
самой жесткой, корявой среде.
И вот именно эти мечты, затаенные планы, такие мгновенные, случайные и в сущности подлые, — из тех, в которых
люди потом
самим себе не признаются, — вдруг исполнились.
— Я заодно уж и деньги возьму за визит. Вы как молодые люди-на время или на ночь?
Сами знаете таксу: на время — по два рубля, на ночь — по пяти.
И каждый понимает… каждый
человек… каждый такой зараженный понимает, что, если он ест, пьет, целуется, просто даже дышит, — он не может быть уверенным, что не заразит сейчас кого-нибудь из окружающих,
самых близких сестру, жену, сына…
Его всегда тянуло к приключениям, к физическому труду на свежем воздухе, к жизни, совершенно лишенной хотя бы малейшего намека на комфорт, к беспечному бродяжничеству, в котором
человек, отбросив от себя всевозможные внешние условия,
сам не знает, что с ним будет завтра.
Думал ли он когда-нибудь о том, что перед ним живые
люди, или о том, что он является последним и
самым главным звеном той страшной цепи, которая называется узаконенной проституцией?..
Все, о чем Анна Марковна не смела и мечтать в ранней молодости, когда она
сама еще была рядовой проституткой, — все пришло к ней теперь своим чередом, одно к одному: почтенная старость, дом — полная чаша на одной из уютных, тихих улиц, почти в центре города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна выйти замуж за почтенного
человека, инженера, домовладельца и гласного городской думы, обеспеченная солидным приданым и прекрасными драгоценностями…
— О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому
человеку это не поможет и не сделает его живым. Выйдет только одна лишь сентиментальность… Но хорошо! Только ведь вы
сами знаете, что по вашему закону самоубийц не хоронят или, — я не знаю наверное, — кажется, бросают в какую-то грязную яму за кладбищем.
На другой день, в воскресенье, у Тамары было множество хлопот. Ею овладела твердая и непреклонная мысль похоронить покойного друга наперекор всем обстоятельствам так, как хоронят
самых близких
людей — по-христиански, со всем печальным торжеством чина погребения мирских
человек.
— Да, да… Помню, помню… Но повеситься!.. Какой ужас!.. Ведь я советовала ей тогда лечиться. Теперь медицина делает чудеса. Я
сама знаю нескольких
людей, которые совсем… ну, совсем излечились. Это знают все в обществе и принимают их… Ах, бедняжка, бедняжка!..
— Гм… гм… Если не ошибаюсь — Номоканон, правило сто семьдесят… сто семьдесят… сто семьдесят… восьмое… Позвольте, я его, кажется, помню наизусть… Позвольте!.. Да, так! «Аще убиет
сам себя
человек, не поют над ним, ниже поминают его, разве аще бяше изумлен, сиречь вне ума своего»… Гм… Смотри святого Тимофея Александрийского… Итак, милая барышня, первым делом… Вы, говорите, что с петли она была снята вашим доктором, то есть городским врачом… Фамилия?..
Потом пришли приглашенные Тамарой певчие, пятнадцать
человек из
самого лучшего в городе хора.
«
Сам един еси бессмертный, сотворивый и создавый
человека, земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, яко же повелел еси, создавый мя и рекий ми, яко земля еси и в землю отыдеши».
Она давно уже была влюблена в полувоенного
человека, который
сам себя называл гражданским чиновником военного ведомства.