Неточные совпадения
Тотчас же пришел к господину Антону
посол московитский, подал ему руку и говорил очень, очень ласково: и что государь его будет весьма рад молодому нашему господину, и что будет содержать его в
великой чести, милости и богатстве.
Вскоре по возвращении его в Падуу, Фиоравенти получил письмо из Московии с
послом русским, бывшим в Венеции. Письмо это было от его брата, Рудольфа Альберти, прозванного Аристотелем, знаменитого зодчего, который находился с некоторого времени при дворе московитского
великого князя Иоанна III Васильевича. Художник просил доставить врача в Москву, где ожидали его почести, богатство и слава.
В самом деле, странный голос, слышанный дворецким, был крик попугая, поднесенного
великой княгине Софье Фоминишне немецким
послом.
Пошел ты из своей родины, изо Твери, от святого Спаса златоверхого, с его милостью, от
великого князя Михаилы Борисовича и от владыки Геннадия; потом поплыл Волгою, в Калязине взял благословение у игумена Макария; в Нижнем Новгороде ждал татарского
посла, что ехал восвояси от нашего
великого князя Ивана с кречетами; тут же пристали к вам наши русские, что шли по-твоему в дальнюю сторону, и с ними потянул ты Волгою.
У въезда в
Великую улицу встретило путников несколько приставов, посланных от
великого князя, вместе с переводчиком, поздравить их с благополучным приездом и проводить в назначенные им домы. Но вместо того чтобы везти их через
Великую улицу, пристава велели извозчикам спуститься на Москву-реку, оговариваясь невозможностью ехать по улице, заваленной будто развалинами домов
после недавнего пожара.
Зодчим, приехавшим с тобой, поручено воздвигнуть великолепный палласт для приема
послов и дворец для
великого князя.
Когда Аристотель, служивший на этот раз переводчиком, представил лекаря, Иван Васильевич зорко посмотрел на приезжего, немного привстал с кресла и протянул ему руку, которую этот поцеловал, став на одно колено.
Великому князю, тотчас
после осквернения его руки нечистыми устами, поднесли умывальник и блюдо, но он слегка кивнул боярину, исполнявшему эту обязанность, давая ему знать, что она не нужна.
— Если господин придворный толмач, — сказал сын Аристотеля, — так же верно переводит
великому господину нашему немецкие бумаги и переговоры с
послами, можно поздравить Русь не с одной парой лягушечьих глаз. На колена сейчас, сей миг, господин Бартоломей, и моли о прощении. Счастлив еще будешь, если лекарь и боярин великокняжеские вытолкают тебя в шею с тем, чтобы ты никогда не являлся к ним.
Брату ж ее,
после решения
великого князя, оставалось выехать из Руси.
— Вот когда я приезжал к вам, — говорил он кобенясь, — вы, господа бароны, не поверили, что я
посол великого императора. У него, сказывали вы, слуг мало; он не бросает корабельниками, не дарит нас бархатами. Теперь видите? (Он указал на множество дворян-слуг, стоявших за ним в почтительном отдалении и богато одетых.)
Сказав это, Аристотель просил рыцаря оставить его и не отвлекать от важного дела, порученного ему
великим князем, в противном случае хотел позвать из сеней приставов, имевших надзор за
послом.
Он уверил посланного в безопасности художника, обещал сделать ему нужную помощь в случае надобности и тотчас
после того явиться к
великому князю.
— Нет, — сказал наконец молодой человек в восторге, которого не в силах был скрыть, — нет,
великий художник; ты творил не на земли и только для земных, которые разве долго
после нас придут и силою Архимедова рычага заменят миллионы сил человеческих.
В русском царе, как начинал величать себя Иван Васильевич, возникало уж чувство достоинства, собственного и народного, и потому в сношениях с
послом императора, заносчивым и взыскательным, дворчане
великого князя торговались за малейшее преимущество.
В антракте этого ужасного происшествия сыграли посольский прием. Из посольского двора вели Поппеля объездом, лучшими улицами,
Великою, Варьскою, Красною площадью и главной улицею в городе. Все это убито народом, как подсолнечник семенами. Оставлено только место для проезда
посла, его дворян и провожатых. Все окна исписаны живыми лицами, заборы унизаны головами, как в заколдованных замках людоморов, по кровлям рассыпались люди. Вся Москва с своими концами и посадами прилила к сердцу своему.
— Господине,
великий государь всея Руси, рыцарь Николай Поплев,
посол от цесаря римского, бьет тебе челом, дозволь ему править поклон от своего государя.
Великий князь кивнул головой, и дьяк передал
послу дозволение.
— Господине, князь
великий всея Руси,
посол цесарской бьет тебе челом с поминками от своего господина.
Великий князь ласково кивнул
послу; и дворяне цесарские, один за другим, поднесли с коленопреклонением монисто и ожерелье золотые, пятнадцать московских локтей венедитского (венецианского) бархата «темносинь гладок» да сыну первородному
великого князя платно «червленый бархат на золоте, с подкладкою синего чамлата».
Великий князь благосклонно принял предложение и соглашался, для рассуждений по этому делу, отправить к императору, вместе с рыцарем Поппелем, своего
посла.
С одной стороны, неопасность болезни, в которой не обнаруживалось никаких отчаянных признаков, честь, оскорбленная
послом императорским в глазах
великого князя и всей Москвы…
Ни за какие деньги не изменил бы он тайне Мамона и цесарского
посла, но долг,
великий, священный долг повелевал сорвать с нее печать, и он, с сокрушением сердца, отрывая часть своего тела, принес дань свою к одру Образца.
— Видит господь, — говорил всесветный переводчик или переводитель вестей, — только из горячей любви, из глубоковысочайшей преданности передаю вам
великую тайну. Умоляю о скрытности. Если узнают
посол цесарский и Мамон, ходя, ощупывай то и дело голову.
Он пародировал речь императорского
посла великому князю.
И немцев, с их
послом, уморительно представлял, как они являлись ко двору
великого князя, и русских, когда подносили басьму татарским ханам, и отца своего, и себя в виде козла.
Вы знаете по истории, что казнь врача привела в ужас всех иностранцев, живших тогда в Москве, что Аристотель бежал было в свою землю, что «князь
великий пойма его и, ограбив, посади на Онтонове дворе за Лазарем святым», что художник исполнил обет свой — докончил храм Успения пресвятой богородицы. Но что
после сделалось с ним, с сыном его, куда след их девался — нигде не отыщете. Напрасно сердце ваше спрашивает, где лежит прах их… Бог весть!