Неточные совпадения
Куда нам это! не успел, кажись, вымолвить
господин мой, как налетели купцы, словно голодные волки, послышав мертвое тело, и начали торговаться.
— Прощения?.. А!.. Нет, гордый барон, нет теперь пощады!.. Пять лет ждал я этой минуты… Говорите: клянусь и повторяю
мою клятву отдать
моего первенца, когда ему минет год, лекарю Фиоравенти с тем, чтобы он сделал из него со временем лекаря; почему властью отца и уполномочиваю над ним
господина Фиоравенти, а мне не вступаться ни в его воспитание, ни во что-либо до него касающееся. Если ж у меня родится дочь, отдать ее за лекаря… Один он, Фиоравенти, имеет право со временем разрешить эту клятву.
— Правда, — отвечала мать, смущенная каким-то предчувствием, а может быть, и грустью, проницавшею в словах и глазах мужа. — Правда, эти пророчества могут оскорбить
господа. Будем только молиться ему, чтобы он не отнял его у нас. О, тогда не переживу
моего Антона.
— Видит бог, никому! Зарой меня живого в землю, коли я кому промолвился. Знаю я, да ты,
господине, да родич
мой, и тому наказал, что прямо в петлю и меня и себя потащит, коли обмолвится.
Помни,
мой друг, месть
моя отняла у него знатный род, богатства; один
господь знает, чего не отнял я у него и что дал ему взамен, и вознагради за меня Антонио своей любовью, которая для него очень, очень дорога, дороже, нежели предполагать можешь.
— Видит
господь, — сказал с твердостью Образец, — в терему
моей дочери нет и не может быть князя Холмского. Но сделаешь шаг вперед, Мамон, и (старик затрясся) не введи в грех кровавый.
— Ох, ох! — завопил деспот, придерживая щеку ладонью. — Греки,
мои греки, вступитесь за меня… Обида
господину вашему!.. Унижение!
— Во имя отца и сына и святого духа, — сказал он твердым голосом, держа левою рукой образ, а правою сотворив три крестные знамения, — этим божиим милосердием благословляю тебя, единородный и любезный сын
мой Иван, и молю, да подаст тебе святой великомученик Георгий победу и одоление над врагом. Береги это сокровище, аки зеницу ока; не покидай его никогда, разве
господь попустит ворогу отнять его у тебя. Знаю тебя, Иван, не у живого отнимут, а разве у мертвого. Помни на всякий час благословение родительское.
— Немало стою здесь, а только и слышу в речи твоей: Иоанн, да Ахмат, да Софья и опять Ахмат да Иоанн. Не трунишь ли над старыми грехами
моими?.. Крыться не хочу, было время, и я оплошал, оробел, сам не знаю как. Кто этому теперь поверит? Правду молвить, и было чего бояться! В один час мог потерять, что улаживал годами и что замышлял для Руси на несколько веков.
Господь выручил. Но… по нашей пословице, кто старое помянет, тому глаз вон. Оправь меня в этом деле перед немцем. Спи здорово, Аристотель!
— Нас тебе нечего опасаться. Мы не в плен пришли взять князя тверского, а проводить с честью Михайлу Борисовича, шурина великого князя московского. В плену и без того довольно князей у нашего
господина: Иван Васильевич велел то же сказать тебе.
Мои молодцы, сурожане и суконники московские, проводят тебя до первого яму и до второго, коли тебе полюбится. Выбери сам провожатых, сколько в угоду тебе. За один волос твой будут отвечать головой своей. Порукою тебе в том пречистая матерь божия и Спас милостивый.
Ты не знаешь, свет
мой,
мое дитятко, что такая за примана любовь, и дай
господь не ведать тебе никогда.
— Волен бог да государь брат
мой, а
господь рассудит нас в том, что лишаюсь свободы безвинно.
— Брат хоть и злодей мне, — продолжал великий князь, — хоть и посягал на
мою душу, на Москву — за то и посажен в железа, — да я лиха смертного ему не желаю, видит
господь, не желаю. Хочу только проучить его, наказать, аки отец наказывает. Хочу добра Москве и братьям
моим. Кому ж и печальником быть о них! Ведь я старший в семье. А с Андреем от малых ногтей возросли вместе.
— Такой дар цесарское величество почтет за особенное благоприятельство, — говорил Поппель. — Взамен же обещает прислать тебе врача от двора своего, мейстера Леона, искуснейшего в целении всяких недугов. Не самозванец этот, а вельми мудрый, ученый, имеющий на звание лекаря лист от самого императора, славный не только в цесарских владениях, но и в чужих землях. И велел тебе,
мой светлейший, высокий
господин, сказать, не доверяйся слишком пришлому к тебе из немецкой земли лекарю.
— Почему? — отвечал тверчанин, несколько смутясь, — почему, сказать тебе не сумею. Нашел божий час, не
мой. Да не кручинься попусту: где
господь, там все благо, все добро. Помолимся ему, и возрадуется душа наша о нем.
— Правда твоя, искал по немощи родительской, а более человеческой. За то, статься может,
господь и наказал меня сватовством Мамона. С той поры не плодит
мое деревцо сладких яблочков; с той поры женихов Настеньке словно рукой сняло, да и сама она, горемычная, сохнет, что былина на крутом яру. Я ли не ходил на богомолье по святым местам; я ли не ставил местных свеч, не теплил лампады неугасимой!
— Рад бы не покидать, дитя
мое милое, наливное
мое яблочко, да
господь позовет, никто не остановит. Пора подумать, как бы тебя пристроить… ты уж девка в поре… злые люди скажут скоро: устарок!..
— Не воротишь дня прошедшего, не возьмешь назад слова данного. А я на крепком слове положил, да и
господу обещал. Настя, выкупи грехи отца твоего, не поперечь
моему слову.
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым голосом, — беру
господа во свидетели, коли ты уморишь царевича, голова твоя слетит долой. Слышь? Слово
мое немимо идет. Вылечишь — любая дочь боярская твоя, с нею любое поместье на всей Руси.
— Пожалуй, коли так… бывший великий вождь и вы, настоящий вождь грозных сил нашего светлейшего
господина, пеняйте на себя, если победа на поле останется за вашим неприятелем… Что ж делать?
Моя жертва не в угоду… Коли так, я за…
— Часто и на благо
моего ближнего. Вот, хоть бы и теперь, веду речь к спасению вашего сына. Немцы сказывали мне, Мамон бьется на верную смерть. Почему б не поучиться и вашему сынку у ловкого бойца, хоть бы, недалеко ходить, у
господина Антона-лекаря.
— Тогда язык
мой прильнул бы к
моей гортани! Разве я потерял разум! Верно, говорил я о каком-нибудь другом Антоне-немце, только не о вашем будущем родственнике. О, глаз
мой далеко видит!.. Дело в том, что
господин Антон бьется на славу.
— Так было всегда в роду нашем. Сын
мой не изменит завету прародителей; Хабар, да все-таки Симской. Что
господь положит на суде своем, тому и быть.
— Кто до меня дотронется, не останется жив, — сказал с твердостью Антон, хватаясь за стилет, с ним неразлучный. —
Господин дворецкий, неужли ты, доверенное лицо великого князя, поставленный здесь для того, чтобы исполняли
мои приказания, допустишь оскорбить меня в доме безумных татар?
— В тюрьме, в несчастии, узнаю истинную цену дружбе, любви, — говорил он дьяку, — могу ли роптать после всего, чем
господь наградил меня, могу ли жаловаться на судьбу свою? Вот, подле меня, князь венчанный, а — слышишь ли его стенания?.. изнывает, заброшенный всеми!.. С сокровищем, которое ты мне принес, могу умереть без ропота; в последние минуты
мои должен благословлять пройденный путь и целовать руку, которая вела меня по нем.