Неточные совпадения
— О, и подумать грех! До нее высоко, как до солнышка. Сказать про нее худое язык не поворотится. Горда и сурова, будто королева.
Сердце Иоанна
молодого и назначило было ей великокняжеское место, да судьбы расположили иначе…
— Прости ж мне за необдуманный упрек. Понимаю, я мог бы сделать то же для блага милого, дорогого
сердцу существа. Но… теперь другой вопрос. Не сочти его дерзостью
молодого человека, которого все права на твое снисхождение в одном имени воспитанника твоего брата, прими этот вопрос только за знак любви к прекрасному. Скажи мне, каким великим памятником зодчества в Московии хочешь передать свое имя будущим векам?
— Где она?.. Спроси-ка лучше, где молния, когда она уж блеснула. Я видел только огненный взгляд ее черных, итальянских очей, и… боюсь… не было б грозы. Так скоро забыть страшную заповедь отца!.. Долго ль до беды?.. Одиночество… прекрасный
молодой человек, в таком близком соседстве… девическое
сердце… Ох, ох, синьора Анастасия, боюсь за тебя! Нет, боялся бы, хотел я сказать, если бы не уверен был в моем
молодом друге.
Послышался глухой удар — он отозвался в
сердце зрителей — и
молодой Мамон пал, как подрубленное с корня дерево.
Слова эти, переданные Антону, всего лучше объяснили, по какой причине содержатся братья Менгли-Гирея, союзника и друга Иоаннова, и нашли в
сердце молодого человека извинение жестокой политике.
Что Антона в немцах знавал он сам старичком, худеньким, седеньким, лет ста, что Антон величайший кудесник — делает стариков
молодыми, привораживает холодные и неверные
сердца, заговаривает дерево, железо, дом, пожалуй, целый город — эти весточки все сочиненьице Варфоломея.
— Достань, боярин, на
молодой месяц две
молодые лягушки разных полов, держи их вместе, где рассудишь, три дня и три ночи, днем под лучом солнца, ночью под лучом месяца; потом зарой их живых вместе в полночь, когда совершится полнолуние, в лесу, в муравейник, а на другую полночь вынь из лягушки мужеска пола крючок, что у ней под
сердцем, а лягушку женского пола оставь в муравейнике; этим крючком вели сыну своему задеть девушку, имярек…
«Почему ж не так?» — думал
молодой человек, разгоравшийся от этой мечты, которой подлаживало
сердце.
Аристотель глазами отца видел, как быстрый румянец и необыкновенная бледность лица Антонова изменили тайне его
сердца, когда великий князь заговорил о дочери боярина, как потом неодолимая грусть пожирала его. Встревоженный, он искал развлечь своего
молодого друга и начал разбирать с ним характер Иоанна.
Этот вызов льстил
сердцу Антона: она узнает об этом преобразовании, она увидит его в русской одежде, думал
молодой человек, дитя душою, и сам подал ножницы Хабару.
Но
сердце этого презренного жида хранило благодеяния
молодого бакалавра, как святой завет; оно-то строго наказало Курицыну беречь его, как зеницу своего ока, как любимое дитя свое, внушать великому князю все доброе о нем, помогать ему, в случае нужды, деньгами, силою своего влияния, огнем и мечом, чем хотел, лишь бы уберечь драгоценную голову от житейских бурь.
Как скоро Аристотель почувствовал облегчение от своей болезни,
молодой друг его спешил открыть ему свое
сердце, свои желания, надежды и опасения.
Обращение к матери, гроб, унылое пение невольно навели тоску и благочестивый трепет на
сердце молодого человека.
Можно судить, в каком тревожном состоянии остался
молодой человек. Все шаги, все слова чудного посредника между ним и судьбою были заочно взвешены, рассчитаны по маятнику замиравшего
сердца. «Вот, — думал Антон, — подошел старик к воротам Образца, вот он всходит на лестницу… Он в комнате боярина… произносит имя Анастасии, имя мое… Жребий мой положен на весы судьбы… Господи, урони на него милостивый взор!»
Трещит по улицам сердитый тридцатиградусный мороз, визжит отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая на голову воротники шуб и шинелей, пудря усы людей и морды скотов, но приветливо светит вверху окошко где-нибудь, даже и в четвертом этаже; в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках, под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил Бог свою Россию, и так возвышенно-пылко трепещет
молодое сердце юноши, как не случается нигде в других землях и под полуденным роскошным небом.
Незнаемых тобой, — одно желанье, // Отрадное для
молодого сердца, // А вместе все, в один венок душистый // Сплетясь пестро, сливая ароматы // В одну струю, — зажгут все чувства разом, // И вспыхнет кровь, и очи загорятся, // Окрасится лицо живым румянцем // Играющим, — и заколышет грудь // Желанная тобой любовь девичья.
Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос
молодой человек в поддевке, а
молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось
сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши
молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а
молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и
сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.
Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему
сердцу; это чувство — было зависть; я говорю смело «зависть», потому что привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется
молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю, найдется такой
молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не был этим поражен неприятно.
При одном имени его уже объемлются трепетом
молодые пылкие
сердца, ответные слезы ему блещут во всех очах…
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ,
молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся
сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?