Жаркий день ранней осени. От стоячих прудов идет блеск и легкий запах тины… Мертвый замок, опрокинутый в воде, грезит об умершей старине. Скучно снуют лебеди,
прокладывая следы по зеленой ряске, тихо и сонно квакают разомлевшие лягушки.
На крыльце несколько студентов топали, сбрасывая налипший снег, но говорили тихо и конспиративно. Не доходя до этого крыльца, я остановился в нерешительности и оглянулся… Идти ли? Ведь настоящая правда — там, у этого домика, занесенного снегом, к которому никто не
проложил следа… Что, если мне пройти туда, войти в ту комнату, сесть к тому столу… И додумать все до конца. Все, что подскажет мне мертвое и холодное молчание и одиночество…
В «Севастопольских рассказах» Толстой описывает солдат на знаменитом четвертом бастионе. «Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей… Здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны
проложили следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства».
Недобрые тоже давно не
прокладывали следов к этому терему, зная, что в нем, кроме ветра, хозяйничавшего по жидням, ловить было некого, да и поживиться, кроме живших в нем старика и старухи, было нечем и не у кого.
Неточные совпадения
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого
следа. А под ними
прокладывали себе дорогу новые понятия о царе и верховной власти.
На этот раз первый белый день повеял на него только большею грустью. Надев с утра высокие сапоги, он пошел,
прокладывая рыхлый
след по девственным еще дорожкам, к мельнице.
Так как у ороча было четыре собаки и нарта его была легче наших, то я выслал его вперед
прокладывать дорогу, а
следом за ним двигались мы со своим обозом.
Соловьев не прекословил ей и шел
следом по тем путям, которые
пролагал ее инстинкт.
А утром, чуть свет, когда в доме все еще спали, я уж
прокладывал росистый
след в густой, высокой траве сада, перелезал через забор и шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи, или к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и вода, чутко вздрагивая на зеркальной поверхности, кидалась в «лотоки» и бодро принималась за дневную работу.