Горничная проворно скинула с нее обувь, брала то одну, то другую
ногу в руки, грела их своим дыханием, потом на груди своей; согревши, положила одну ножку на ладонь к себе, любовалась ею, показала ее в каком-то восторге подругам княжны, как бы говоря: «Я такой еще не видывала! вы видали ли?» — и, поцеловав, спешила обуть.
Неточные совпадения
После третьего ушата хохол повис назад, как ледяная сосулька, череп покрылся новым блестящим черепом, глаза слиплись,
руки приросли к туловищу; вся фигура облачилась
в серебряную мантию с пышными сборами; мало-помалу
ноги пустили от себя ледяные корни по земле. Еще жизнь вилась легким паром из уст несчастного; кое-где сеткою лопалась ледяная епанча, особенно там, где было место сердца; но вновь ушат воды над головою — и малороссиянин стал одною неподвижною, мертвою глыбой.
Грудь его разрывалась от досады, когда он помышлял, что властолюбие Бирона, шагая по трупам своих жертв, заносило уже
ногу на высшую ступень
в России. Герцог имел свой двор, свою гвардию; иные, будто ошибкой, титуловали его высочеством, и он не сердился за эту ошибку; считали даже милостью допуск к его
руке; императрица, хотя выезжала и занималась делами, приметно гасла день ото дня, и любимец ее очищал уже себе место правителя.
Вдруг откуда-то раздается сторожевой крик. Кажется, это вестовой голос, что наступает конец мира. Все следом его молкнет, всякое движение замирает, пульс не бьется, будто жизнь задохнулась
в один миг под стопою гневного бога. Весы, аршины,
ноги,
руки, рты остановились
в том самом положении,
в каком застал их этот возглас. Один слух, напряженный до возможного, заменил все чувства; он один обнаруживает
в этих людях присутствие жизни: все прислушивается…
Глаза ее издавали фосфорический блеск, грудь тяжело ходила; волосы, заплетенные
в косу, падали на пол;
руки и
ноги были связаны веревками.
Школьник и цыган схватили ее за
руки и за
ноги, но сила их обоих была ребячья
в сравнении с женскою — их отшатнуло.
У
ног присела девочка, держа их
в руках своих.
Здесь, у золотого карниза, где изображен сатир, выкидывающий козьими
ногами затейливый скачок, улыбнулись ему тогда-то; тут, у мраморного стола, положили на плечо могущую и многомилостивую
руку, которую он тогда ж поцеловал; далее светлейший, ущипнув его
в пухлую, румяную щеку, подвел к огромному зеркалу, только что привезенному из Венеции, чтобы он полюбовался на свою рожу и лысую голову, к которой сзади приклеены были ослиные уши.
Все
в комнате примолкло; самые шуты не шевелились, будто страшась нарушить это занимательное зрелище. Волынской стоял, как вкопанный: он пожирал Мариорицу глазами, он весь был у
ног ее. На беду, княжна сидела по-восточному, и одна ножка ее, обутая
в башмачок, шитый золотом, уютная, как воробышек, выглядывала из-под платья и дразнила его пылкое воображение. Государыня заметила силу его взглядов и сказала шутя, закрыв
рукою лицо княжны...
Он задушил бы жида, если бы не остановил его умоляющий взор Мариорицы, сложившей
руки крестом на груди. Этим взором она была у
ног его. На помощь к ней пришла Волынскому и мысль, что побоищем во дворце,
в комнате самой княжны, он привлечет новый, неискупимый позор на голову девушки, и без того уже столько несчастной чрез него.
Она не договорила, не зная, что делать, бросилась к
ногам Волынского, обвила их своими
руками, целовала их, рыдала, молила его о чем-то без слов. Но здесь силы вовсе оставили ее; она не могла выдержать страшной борьбы природы с желанием сохранить дочери ее почетное место
в свете; она не смела назвать себя, цыганку, матерью княжны Лелемико… и
в страшных судорогах распростерлась у
ног Волынского.
Одного шестимесячного, лежавшего
в люльке и надсевшегося от крика, берет окровавленными
руками за
ноги, приносит на сходку и с ужасным хохотом размазживает ему голову о голову главного сборщика.
Подачкин. Смотри ж, не забудь. Тебя потребуют к государыне — ты прямо
в ноги и расскажи, как стращал тебя Волынской виселицею, плахою, хотел тебя убить из своих
рук, коли не скажешь молдаванке, что он вдовец, и не станешь носить его писем; как заставлял тебя писать вирши против ее величества и раздавать по народу…
Анна Иоанновна сидела за письменным столом; к
ногам ее, покоящимся на шелковой подушке, прислонилась отвратительная карлица, которая по временам слегка терла их. Этот уродец слыл глухою… Кивнув приветливо кабинет-секретарю, ее величество
в знак благоволения подала ему свою
руку поцеловать.
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. //
В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана //
В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Удары градом сыпались: // — Убью! пиши к родителям! — // «Убью! зови попа!» // Тем кончилось, что прасола // Клим сжал
рукой, как обручем, // Другой вцепился
в волосы // И гнул со словом «кланяйся» // Купца к своим
ногам.
Стану я
руки убийством марать, // Нет, не тебе умирать!» // Яков на сосну высокую прянул, // Вожжи
в вершине ее укрепил, // Перекрестился, на солнышко глянул, // Голову
в петлю — и
ноги спустил!..
Пришел и сам Ермил Ильич, // Босой, худой, с колодками, // С веревкой на
руках, // Пришел, сказал: «Была пора, // Судил я вас по совести, // Теперь я сам грешнее вас: // Судите вы меня!» // И
в ноги поклонился нам.
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать
в школу. К статью ли, покойник-свет и
руками и
ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.