Никогда, в самые мгновения величайшего на меня гнева, когда я подставил ему ногу, чтоб он упал, или когда изорвал в клочки переложенную им с
латинского книгу о реторической силе, — никогда не осмелился он поднять на меня руки своей.
Яков Потапович сидел над
латинской книгой, но ему не читалось. Появление этих «новых людей» в княжеском доме, казалось ему, должно быть непременно началом какого-нибудь несчастия. Он гнал от себя эти мысли, а они упорнее и упорнее лезли ему в голову. Сон, виденный им месяц тому назад, приходил ему почему-то на память.
Петр Федорович рано осиротел и получил жалкое воспитание. Дядька, «способный лишь обучать лошадей», умел только сечь его и внушил ему отвращение к наукам. Став императором, питомец выбросил
латинские книги из своей библиотеки. Даже Елизавета Петровна была поражена невежеством племянника и приставила к нему академика, который, впрочем, мог обучать его только кутежам.
Яков Потапович был далеко не занят чтением лежавшей перед ним
латинской книги. Глаза его были устремлены в окно, но едва ли внимание его могло быть приковано той видневшейся ему картиной, которую он мог достаточно изучить в проведенные им в княжеском доме, и даже в этой самой горнице, годы. По выражению его глаз можно было заметить, что перед ними проносились иные, невидимые никем, кроме него, картины.
Неточные совпадения
Саша ее репетитор по занятиям медициною, но еще больше нужна его помощь по приготовлению из тех предметов гимназического курса для экзамена, заниматься которыми ей одной было бы уж слишком скучно; особенно ужасная вещь — это математика: едва ли не еще скучнее
латинский язык; но нельзя, надобно поскучать над ними, впрочем, не очень же много: для экзамена, заменяющего гимназический аттестат, в медицинской академии требуется очень, очень немного: например, я не поручусь, что Вера Павловна когда-нибудь достигнет такого совершенства в
латинском языке, чтобы перевести хотя две строки из Корнелия Непота, но она уже умеет разбирать
латинские фразы, попадающиеся в медицинских
книгах, потому что это знание, надобное ей, да и очень не мудреное.
В каждой комнатушке студенческих квартир «
Латинского квартала» жило обыкновенно четверо. Четыре убогие кровати, они же стулья, столик да полка
книг.
Когда Des Esseintes уходит от мира действительного в мир любимых изысканных
книг, подобранных с такой любовью и знанием, Гюисманс дает целое исследование о
латинском декадансе.
Мы видели
книги, до священных должностей и обрядов исповедания нашего касающиеся, переведенные с
латинского на немецкий язык и неблагопристойно для святого закона в руках простого народа обращающиеся; что ж сказать наконец о предписаниях святых правил и законоположений; хотя они людьми искусными в законоучении, людьми мудрейшими и красноречивейшими писаны разумно и тщательно, но наука сама по себе толико затруднительна, что красноречивейшего и ученейшего человека едва на оную достаточна целая жизнь.
Ибо те, которые были сведущи в языке
латинском, казалось, были уже ограждены от заблуждения, ему неприступны и, что читали, понимали ясно и некриво [Сравнить с ним можно дозволение иметь
книги иностранные всякого рода и запрещение таковых же на языке народном.].