Неточные совпадения
Мы оставили русских
на марше от пепелища розенгофского форпоста к Сагницу. Немой, как мы сказали, служил им вожатым. Горы, по которым они шли, были так высоки, что лошади, с тяжестями взбираясь
на них (употреблю простонародное сравнение), вытягивались, как прут, а спалзывая с них, едва
не свертывались в клубок. Вековые анценские леса пробудились тысячами отголосков; обитавшие в них зверьки, испуганные необыкновенною тревогой, бежали, сами
не зная куда, и
попадали прямо в толпы солдат.
— Странно! — сказал Полуектов, тоже крестясь. — Меня кто-то во сне толкнул под бок тихонько, в другой раз шибче, в третий еще сильнее, у самого сердца, и проговорил довольно внятно: «Встань… друга режут шведы… поспеши к нему
на помощь. Слышишь? Он зовет тебя». Но какой ты бледный, Семен Иванович! Опять-таки всю ночь
не спал и опять что-то писал?
— Он русский! он наш! — говорит Вадбольский ослабевшим голосом, силясь приподняться с земли; смотрит
на знамя со слезами радости, становится
на колена и молится. В этот самый миг прибегает несколько русских солдат. Еще
не успел Вадбольский их остеречь, как один из них, видя шведа с русским знаменем и
не видя ничего более, наотмах ударяет Вольдемара прикладом в затылок. Вольдемар
падает; солдат хочет довершить штыком. Вадбольский заслоняет собою своего спасителя.
«Чем
не шутит черт, превратясь в амура! — думал он. — Соседка ведет
на меня атаку по форме. Aгa! да вот и цидулка [Цидулка — письмо, весточка (укр.).]
пала ко мне в руку. Конечно, назначение места свидания!»
— Авита, Иуммаль, авита! (Помилуй, Господи, помилуй!) — отвечал латыш,
не поворачиваясь. — Давеча, только што солнышко
пало, налетело синих
на мызу и невесть што, словно весною рой жуков
на сосну.
Андрей Денисов (ибо это он был) обратился к своим спутникам. В одном из них, чернеце, легко нам узнать Авраама. Старик приказал им отойти несколько от хижины, одному стать
на страже, другим лечь отдохнуть, что немедленно и с подобострастием выполнили они, исключая Авраама, который возвратился прислушивать сквозь стенку. Сам хозяин,
не заботясь о гостях, ушел
спать на житницу.
Прошу тебя, умоляю тебя пречистою Божьею Матерью, Христом, распятым
на кресте, — скажи мне, как просить тебя, — ты знаешь, я ни перед кем в жизнь мою
не падал в ноги — пожалуй, я
упаду перед тобою!..
— Эй, брат Удалой! — говорил голос. — Послушай меня: брось добычу. Право слово, этот рыжий мальчишка был сам сатана. Видел ли, как он всю ночь щерил
на нас зубы? то забежит в одну сторону, то в другую. Подшутил лихо над нами! Легко ли? Потеряли из-под носу авангардию и наверняк
попадем не на Черную, а
на чертову мызу.
Утраты последовали за утратами: жена моя хотя и родила еще сына, но в течение пяти лет померли у нас два старшие; дворы, купленные
на кровные деньги, полученные от князя Василья за наше детище, сгорели; в две жатвы собрали мы одну солому; скот
падал; начались стрелецкие мятежи, и я едва
не лишился тогда головы за преданность мою дому Нарышкиных; воспитатель и второй отец моего сына
пал в безвременье, и село Красное, назначенное воспитаннику, отдано Гордону [Гордон Патрик (1635–1699) — шотландец по происхождению, генерал русской армии, поддерживавший Петра I в борьбе против царевны Софьи.].
— Дядя твой, — возразил Паткуль с иронической усмешкой, — хотя жесток до того, что привел русских в свое отечество, чтобы его жечь,
палить, грабить, опустошать; хотя забыл права государственные и законы Божии до того, что
не пожертвовал собой несправедливости и властолюбиво двух королей, захотевших выпотрошить его физически и нравственно, чтобы сделать из него чучелу
на позор Лифляндии; хотя он таков…
— Да, они
не дали нам и понюхать супу госпожи баронессы. Право, такой диеты
не запомню. Зато, вероятно, теперь стряпают у нее исправно, по-своему. Едва, едва
не попали мы сами под Сооргофом
на ветчину к татарам, как вы обещали нам в Долине мертвецов.
Он с ума сошел от честолюбия: ему хотелось
попасть в старосты, чтобы иметь волю бить в селе своем палкою всех, кого ни рассудит; а как жезл сельского всемогущества обращался
не от него, а
на него, то он удавился.
Выбрасывали, выносили и перетаскивали из домов имущества; кричали, бегали, толпились, толкали друг друга, рассказывали, что неприятель уже за милю от города; иные едва
не сажали его
на нос каждому встречному и поперечному, и все старались быть первыми у моста, чтобы
попасть в замок, в котором, казалось им, заключалось общее спасение.
Замолчал слепец. Владимир
пал на его грудь, и слезы счастия неподкупного оросили ее. Святой старец ничего
не говорил; но вместо ответа
на челе его просияла радость. Молча поднялись они и побрели к озеру.
В самом деле, русские
на нескольких плотах подъехали с разных сторон к острову. Встреча была ужасная. Блеснули ружья в бойницах, и осаждавшие дорого заплатили за свою неосторожность. Сотни их
пали. Плоты со множеством убитых и раненых немедленно возвратились к берегу. Из стана послан был офицер шведский переговорить с Вульфом, что русские
не на штурм шли, а только ошибкою, ранее назначенного часа, готовились принять в свое заведование остров.
История
не позволяет мне скрыть, что месть русского военачальника за погубление баталиона
пала на бедных жителей местечка и
на шведов, находившихся по договору в стане русском,
не как пленных, но как гостей. Все они задержаны и сосланы в Россию.
Не избегли плена Глик и его воспитанница, может статься, к удовольствию первого. Шереметев отправил их в Москву в собственный свой дом. Местечко Мариенбург разорено так, что следов его
не осталось.
Иные,
не успев еще разрешить ноги свои от смертных уз, но желая скорее поклониться святому мужу (которого за несколько минут готовы были побить каменьями, как Антипа), бросались вперед, запутывались в саванах,
падали друг
на друга и возились по земле.
Робко осмотрелся он сквозь деревья по сторонам; никого
не видать и
не слыхать! Одни воды шумно неслись в море.
На взморье стояла эскадра, как стая лебедей, упираясь грудью против ярости волн. За ближайшим к морю углом другого острова (названного впоследствии Васильевским) два судна прибоченились к сосновому лесу, его покрывавшему; флаг
на них был шведский. Временем с судов этих
палили по два раза; тем же сигналом отвечали из Ниеншанца.
Он махнул рукою Меншикову; этот понял его — и памятник, враждующий гению, уже
не существует! Железо блещет по кустарникам и роще; со стоном
падают столетние деревья, будто
не хотят расставаться с землею, столько лет их питавшею, — и через несколько часов весь Луст-Эланд обнажен.
На ближнем острове Койво-сари возникает скромное жилище строителя, Петра Михайлова...
Никогда, в самые мгновения величайшего
на меня гнева, когда я подставил ему ногу, чтоб он
упал, или когда изорвал в клочки переложенную им с латинского книгу о реторической силе, — никогда
не осмелился он поднять
на меня руки своей.
— Пустите! она мне… — Более
не мог он ничего говорить и без чувств
упал на землю.
Главное дело должна совершить Роза. Приступая к нему, она
падает на колена и, подняв к небу полные слез глаза, молит Бога об успехе. „Дай мне спасти его! — восклицает она. — И потом я умру спокойно! Мне, мне будет мой Фишерлинг обязан своим спасением; он вспомнит обо мне хоть тогда, когда меня
не станет; он скажет, что никто
на свете
не любил его, как я!”
„Милости просим, милости просим, залетная райская пташка! — сказал он, устремив
на девушку помутившиеся взоры. — Что к нам после зари
попало в западню, то наше по всем правам… черт меня побери, да я такой красотки давно
не видал!”
Стража с офицером, вновь наряженным, вошла. Роза в безумии погрозила
на них пилою и голосом, походившим
на визг, заговорила и запела: „Тише!..
не мешайте мне… я пилю, допилю, друга милого спасу… я пилю, пилю, пилю…” В это время она изо всех сил пилила,
не железо, но ногу Паткуля; потом зашаталась, стиснула его левою рукою и вдруг
пала. Розу подняли… Она… была мертвая.
— Ах, Матка Божья! — пищала толстая писарша, выдираясь локтями из толпы и таща подругу. — Такая судьбина
пала нашему Казимиру, а то ведь, оборони Господи! должно было колесовать его в Слупце. Невежа! — продолжала она, изменив свой нежный голос
на грубый и толкая одного молодого человека, порядочно одетого. —
Не имеет никакого уважения к званию.
Пока Елисавета осыпала своего подсудимого ругательствами, Адольф успел прочесть данный ему лоскуток и прочие бумаги,
упал со слезами
на колена перед распятием, благодарил в несвязных словах Бога за спасение свое и брата и потом, встав, объявил пастору, что свадьбе
не быть.