Когда ж безумца увели
И шум шагов умолк вдали,
И с ним остался лишь Сокол,
Боярин к двери подошел;
В последний раз в нее взглянул,
Не вздрогнул, даже не вздохнул
И трижды ключ перевернул
В ее заржавленном замке…
Но… ключ дрожал в его руке!
Потом он отворил окно:
Всё было на небе темно,
А под окном меж
диких скалДнепр беспокойный бушевал.
И в волны ключ от двери той
Он бросил сильною рукой,
И тихо ключ тот роковой
Был принят хладною рекой.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в
дикой скале. В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
— Про кого ни скажи, что пять миль при норд-осте в ноябре там проплывет, — не поверю никому… Опять же Ослиные острова —
дикие скалы, подойти нельзя… Один только Васька и мог… Ну и дьявол!
Катя усердно нюхала цветы. Справа в лунной дымке все тянулись обрывистые утесы, как порталы и колонны. В своем волнении и своей тоске Катя не могла отвлечься, сделать усилие сбросить обман зрения. И было у ней живое ощущение не
диких скал, а бесконечно огромного храма нечеловеческих размеров.
Неточные совпадения
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим
скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби. Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее
дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, — думал я, — плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».
Эта власть замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея [Орфей — в древнегреческой мифологии — певец, пение которого очаровывало не только людей, но и
диких зверей, деревья,
скалы, реки.].
Нет, правда, там моря, нет высоких гор,
скал и пропастей, ни дремучих лесов — нет ничего грандиозного,
дикого и угрюмого.
Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы
дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. И небо там, над
скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные
скалы! какие
дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме
скал.