— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели
не стоит Бэла твоего скакуна?
Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые», — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь
не стоит того, чтоб об ней так много заботиться…
— Нет; но, во всяком случае,
не стоит благодарности, — отвечал я, не имея точно на совести никакого благодеяния.
Неточные совпадения
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять
стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто
не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
Мне вздумалось завернуть под навес, где
стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда
не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж
не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!» [Хороша, очень хороша! (тюрк.)]
Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого
не замечал;
постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов — он их
не тронул, лежал себе ничком, как мертвый.
Поверите ли? я,
стоя за дверью, также заплакал, то есть, знаете,
не то чтобы заплакал, а так — глупость!..
Давно уж
не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, — а бедный старик еще
стоял на том же месте в глубокой задумчивости.
Грушницкий
стоял у самого колодца; больше на площадке никого
не было.
Под окном, в толпе народа,
стоял Грушницкий, прижав лицо к стеклу и
не спуская глаз с своей богини; она, проходя мимо, едва приметно кивнула ему головой.
Мы пришли к провалу; дамы оставили своих кавалеров, но она
не покидала руки моей. Остроты здешних денди ее
не смешили; крутизна обрыва, у которого она
стояла, ее
не пугала, тогда как другие барышни пищали и закрывали глаза.
Грушницкий
стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне,
не поднимая глаз...
И, может быть, я завтра умру!.. и
не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого
стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Г-жа Простакова. Родной, батюшка. Вить и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился на покойнице матушке. Она была по прозванию Приплодиных. Нас, детей, было с них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами
не стояли, батюшка.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы
не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
А вы —
стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Осип. Да на что мне она?
Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо
не готово.
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.