— Молчи лучше! Душа твоя темна, как дно чернильницы, и чернота ее пробивается иногда наружу. Так уж и быть, докончу я наше дело, а там пойду поклониться
могиле святого Савватия, если только молитвы заступника Божия спасут меня от смерти… Услыши, Господи, обет мой и помоги исполнить его.
— Молчи лучше! Душа твоя темна, как дно чернильницы, чернота ее пробивается иногда наружу. Так уж и быть, докончу я наше дело, а там пойду поклониться
могиле святого Савватия, если только молитвы заступника Божия спасут меня от смерти. Услыши, Господи, обет мой и помоги исполнить его.
Неточные совпадения
На этой вере друг в друга, на этой общей любви имеем право и мы поклониться их гробам и бросить нашу горсть земли на их покойников с
святым желанием, чтоб на
могилах их, на
могилах наших расцвела сильно и широко молодая Русь!». [«Колокол», 15 января 1861. (Прим. А. И. Герцена.)]
Простояв более шестнадцати месяцев под стенами лавры, воеводы польские, покрытые стыдом, бежали от монастыря, который недаром называли в речах своих каменным гробом, ибо обитель
святого Сергия была действительно обширным гробом для большей части войска и
могилою их собственной воинской славы.
Эта
святая душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и
могила ее, я думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она записывала всех и в которое я когда-то записывал моею детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило предметом шуток и насмешек…
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот, // Кто три тому недели, на коленях, // Труп матери, рыдая, обнимал // И с воплем бился над ее
могилой? // Иль думаешь, она теперь не плачет, // Не плачет горько в самых небесах, // Взирая на пирующего сына, // В пиру разврата, слыша голос твой, // Поющий бешеные песни, между // Мольбы
святой и тяжких воздыханий? // Ступай за мной!
—
Святая душенька, молись за меня, за грешника! — говорил он, целуя
могилу и орошая ее горючими слезами.