Неточные совпадения
Яков Львович (с этих пор имя Леонтий в роде Протозановых уступает место имени Лев) учился в России, потом за границею и по возвращении оттуда
был проэкзаменован самим царем, который
остался им очень доволен и оставил его при своей особе.
Первыми друзьями молодого вдовства княгини
были два самые скромные лица, имена которых я уже упоминала: это Патрикей Семеныч Сударичев и Ольга Федотовна, которую я девятнадцать лет кряду видела изо дня в день, но фамилия которой
осталась для меня неизвестною.
Официальное положение Ольги Федотовны всегда
оставалось одно и то же: то
есть она
была просто бабушкина горничная, но честь ей шла от всех не в меру этого положения.
Ольга Федотовна, несмотря на свое магазинное воспитание,
была совершенно неопытна в любовных делах: она думала, что счастье, которое она впервые ощутила при сознании, что она любит, может
оставаться полным и найдет для себя занятие в самом себе, но, увы! сердце бедной девушки начало жаждать ответа.
Во всем этом она, разумеется, никакого препятствия не встретила, но труднейшая часть дела
оставалась впереди: надо
было уговорить влюбленного жениха, чтоб он согласился продать свое счастье за чечевичное варево и, ради удовольствия постоять с любимою девушкою у купели чужого ребенка, лишить себя права стать с нею у брачного аналоя и молиться о собственных детях.
Остальное пошло так, как Ольга Федотовна хотела для счастья других: с течением многих лет ее Василий Николаич, которого она притравила, как Диана Актеона, окончил курс академии, пошел в монахи и
был, к удовольствию сестры, архиереем, а Ольга Федотовна так и
осталась Дианою, весталкою и бабушкиною горничной.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом
оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя, князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей, то
есть меня с сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея
была та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не поехал в Петербург к своему разбогатевшему сыну, а
оставался вольным крепостным после освобождения и жил при особе дяди князя Якова.
Будучи уже очень стар, он
был не в силах трудиться, но ходил по дому и постоянно кропотался на новых слуг да содержал в порядке старые чубуки и трубки, из которых никто не курил и которые для того еще и
оставались в доме, чтоб у старого Патрикея
было что-нибудь на руках.
Теперь она,
оставшись одинокою, озаботилась всесторонним поднятием уровня своих экономических дел и начала это с самой живой силы крепостного права, то
есть с крестьян.
«Владыка», при малейшем сомнении, сама бралась за Кормчую и, рассмотрев дело, решала его так, что
оставалось только исполнять, потому что решение всегда
было правильно.
По болезни я одна
оставалась дома:
была зима и вечер; я скучала, и хлопотавшая около меня Ольга Федотовна позвала для моего рассеяния Марью Николаевну и ее мужа.
Из того, что конфектного сервиза
было вынуто пятнадцать мест, ясно
было, что, кроме графа, губернатора и самой хозяйки, за стол сядут еще двенадцать человек; но это тоже не
были гости отборные, нарочно к этому случаю призванные, а так, обыкновенные люди, из соседей, которые к этому дню подъехали и
остались обедать.
— Да ничего… один глаз целый
остался, — отвечал Рогожин и больше ничего не рассказывал; но люди через Зинку разузнали, что
было побоище страшное, что Дон-Кихот где-то далеко «с целым народом дрался».
— Да; это у него костюм такой… Он весь оригинальный: сам золотой, а глаза
были изумрудные, — теперь один
остался, но он очень благороден и в чудака обратился.
— Да, — поддерживала бабушка, — умеренность большое дело: всего и счастлив только один умеренный, но надо не от мяса одного удерживаться. Это пост для глаз человеческих, а души он не пользует: лошади никогда мяса не
едят, а всё как они скоты, то скотами и
остаются; а надо во всем
быть умеренною и свою нетерпеливость и другие страсти на сердце своем приносить во всесожжение богу, а притом, самое главное, о других помнить.
В деревнях
оставались отслужившие израненные воины двенадцатого года или так называвшиеся тогда «грузинские асессоры», то
есть новые дворяне, получавшие в Грузии асессорские чины по сокращенному сроку и приобретавшие затем мелкопоместные именьица.
Бабушке очень рано стали приходить в голову мысли, что самое лучшее и для нее, и для княжны, и для молодых князьков
было бы то, если бы княжна Анастасия не
оставалась долго в девушках.
Таким образом, Gigot
оставалось лакомиться квасом да водицами, к которым он и вошел во вкус, но никак не мог приучить к ним своего желудка. Чуть он
выпивал лишний глоток какой-нибудь шипучки, как с ним начинались корчи, и он нередко заболевал довольно серьезно.
Они могли бы, вероятно, очень долго
оставаться друг против друга на страже, но одно счастливое обстоятельство примирило их с мыслью, что каждый из них вполне равен другому и оба они друг другу не страшны. Поводом к такому благоприятному выводу
была заносчивость Gigot насчет каких-то превосходств французского дворянства.
Граф предоставлял до всего додуматься графине Антониде и ей же дарил весь почин дела: она должна
была вызнать мысли княжны, внушить ей симпатию к этому плану; забрать ее на свою сторону и, уверясь, что княжна в случае решительного вопроса даст решительный же ответ в желанном духе, граф предоставлял Хотетовой упросить и уговорить его на этот брак; а ему тогда
останется только согласиться или не согласиться.
Княжна очень этого хотела и потому с радостью воспользовалась материнским дозволением
остаться сама с собою. Ей
было о чем подумать, но, впрочем, о чем она думала, это теперь все равно.
Без работы она никогда не
оставалась, и потому, в тоне или не в тоне
было работать при гостях, это ее не озабочивало.
Гости переглянулись и один по одному тихо вышли. Княгиня их не удерживала. Она
осталась вдвоем с графом, который тоже не совсем
был доволен своим положением и не знал, что делать с разгневанной княгиней. Он, я думаю,
был только очень рад, что женится не на ней, а на ее дочери.
Это, однако же,
осталось втуне: молодая графиня отнюдь не желала
быть между своих, и проект о Gigot
был оставлен; но Ольга Федотовна собиралась в путь.
Это так
было и сделано: откушали, помолились, экипаж подан, и стали садиться, — Ольга Федотовна еще ранее
была усажена на высокое переднее сиденье и плотно застегнута кожаным фартуком. Она так самого нужного и не вспомнила, а теперь
было уже некогда: граф и графиня сели, — на крыльце
оставались только княгиня с двумя сыновьями да Gigot с Патрикеем.
Она сдалась более на просьбы крестьян и, «чтобы им не
было худо»,
осталась в Протозанове «в гостях у сыновей» и жила просто, кушая вместе с Ольгою самое простое кушанье Ольгиного приготовления, ни о каких вопросах общего государственного управления не хотела знать и умерла спокойно, с твердостью, и даже шутила, что теперь опять ничего не боится и что Фотий на нее, наверное, больше грозиться не
будет.
Бабушка после этого только скорее заспешила разделом, о котором нечего много рассказать: он
был сделан с тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии: моему отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до раздела, дяде Якову Конубрь, а бабушка
оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию делить деревни, в которых
были господские дома, но и дядя и отец слышать об этом не хотели и просили мать почтить их позволением оставить в ее владении Протозаново, к которому она привыкла.
Отбыв бал, на котором ничего не
оставалось представить интересного государю, и выпроводив его из губернии, Яков Львович сейчас же уехал к себе в деревню и оттуда прислал просьбу об отставке, которой очень многие
были рады, и дядя скоро получил увольнение.
Она
была типическая представительница известной светской фракции своего века, — он тоже; но таких, как она,
остается еще много, а таких, как он, я не вижу.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может
быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Осталась я с золовками, // Со свекром, со свекровушкой, // Любить-голубить некому, // А
есть кому журить!
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а у вотчины //
Останутся луга. // Так
будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!